«У купі не держиться»

Все варианты суждений о памятниках Южнобережья, в том числе Аю-Дага, укладываются в два русла. При всем разнообразии оттенков во взглядах на памятники выдвигаются две группы исследователей и краеведов. «Эти древности античные, таврские», — утверждают одни. Всегда-де были основания считать их таковыми. Другая группа столь же рьяно возражает: «Нет, не всегда!» По последнему слову науки они, мол, памятники средневековые.

Рассмотрим обе точки зрения повнимательнее, так сказать — от корней до плодов. Не окажется ли, что все разнообразие суждений вокруг той или иной из них выражает лишь различные этапы развития каждой?

Происхождение первой точки зрения мы осветили достаточно подробно. Остается проследить, к чему она привела, как из нее вытекло нечто стройное и наукообразное.

В первой половине прошлого века несоответствия между античными источниками, разнобой в локализации тех или иных мест, упоминаемых в источниках, разногласия в датировках памятников, их исторической интерпретации никого всерьез не беспокоили. Подобные колебания ничего не значили в той всемирно-исторической картине, над зыбкими общими контурами которой трудились историки-профессионалы. Им (особенно маститым) было тогда не до частностей. Но существовали наряду с ними и просто люди любознательные, не историки, но хорошо знакомые с историей, а главное — с крымскими памятниками. Вот они-то занимались именно частностями, задавались вполне конкретными целями. Такое препровождение времени создавало атмосферу как бы всеобщей учености. В интеллигентных кругах Крыма особенно ощущался этот своеобразный идейный микроклимат, под благоприятным воздействием которого произрастали и соответствующие научные теории.

Противоречия во взглядах на памятники горной и южнобережной Таврики (которые в наши дни переходят в сущую неразбериху) стали выявляться одновременно с попытками перейти от догадок к построению археологически обоснованной концепции таврского происхождения так называемых «исаров»^* — уже упоминавшихся нами южнобережных и горных укреплений, к числу которых принадлежит и аюдагское. Примитивный вид, необитаемость с незапамятных времен, местоположение в самых глухих и заросших лесом дебрях гор, на труднодоступных кручах — все обстоятельства говорили, казалось, в пользу весьма раннего их происхождения.

В середине 70-х годов вышла в свет посвященная исарам статья М. Сосногоровой «Мегалитические памятники в Крыму»¹. Эта статья, как и сама Сосногорова, давно и незаслуженно забыта специалистами. Кстати сказать, и теми, кто прямо или косвенно питается до сих пор мыслями, впервые с такой определенностью высказанными именно в этой дилетантской, но талантливой работе.

Два слова об ее авторе, дабы восторжествовала справедливость. М. Сосногоровой принадлежит лучший для своего времени русский путеводитель по Крыму², выдержавший с 1871 по 1883 г. четыре издания (последнее при участии известного крымоведа Г. Караулова), а затем безвозмездно переданный ею для переработанного и улучшенного переиздания в руки более подготовленных — на уровне своего времени — специалистов Н А. Головкинского и К.А. Вернера. С того и пошла традиция старых крымских путеводителей, глубоко, всесторонне, на основе подлинной науки освещавших природу и историю края.

Женщина не только умная, но и высокообразованная, к тому же довольно состоятельная, т. е. располагавшая временем, М. Сосногорова была достаточно ознакомлена с трудами крупнейших ученых, работавших в Крыму в 30—80-е годы. Это положительно сказалось на содержании ее серьезных, отлично написанных работ^**.

В названной статье развивается мысль о том, что исары — за немногими исключениями — могут быть отнесены к мегалитическим сооружениям III—II тысячелетий до н. э., т. е. к эпохе бронзы. С исарами Сосногорова связывала находившиеся неподалеку от этих укреплений «крымские дольмены» — ящикоподобные таврские гробницы из огромных каменных плит, а также расположенные в тех же местах менгиры — остроконечные вертикально поставленные камни и кромлехи — круглые или прямоугольные ограды из врытых в землю камней. Не лишены убедительности проводимые в статье параллели со сходными памятниками Восточной и Западной Европы. Таким образом, древние сооружения Аю-Дага, вместе с другими южнобережными исарами, «кастелами», «кастрами» (т. е. разного рода укреплениями) попадали в один большой ряд с аналогичными памятниками в Крыму и вне Крыма.

По мнению, неоднократно высказанному М. Сосногоровой, «исары» носили не только оборонительный, но и культовый характер — служили первобытными святилищами Девы. Она разделяет вполне справедливую догадку Дюбуа де Монпере о том, что капища Девы могли существовать во многих местах полуострова, ибо поклонявшиеся Деве тавры расселились по всей Таврике (читатель увидит, как подтвердится эта догадка). Криуметопон, по М. Сосногоровой, — не что иное, как мыс Ай-Тодор: она судит об этом, как и мы, исходя из периплов — самых, по ее мнению, надежных указателей. Таким образом, приведенное нами соображение отнюдь не ново — ему более ста лет, но оно, согласно известной пословице, было основательно забыто. В развалинах на Ай-Тодоре и Аю-Даге М. Сосногорова равным образом видит, как и в других исарах, циклопические постройки — «древние обиталища тавров».

Развалины оборонительной стены кольцеобразного укрепления на Аю-Даге

На Ай-Тодоре известны были ей и римские развалины, впервые открытые в 1849 г. графом Шуваловым. В 1900 г. они были частично раскопаны по всем правилам науки археологом М.И. Ростовцевым³. В советское время, в 1931 —1935 гг., их исследовал, продолжив работу Ростовцева, В.Д. Блаватский⁴; в 1963 г. изучал Л.В. Фирсов при участии П.Н. Шульца — в составе Южнобережного археолого-топографического отряда Института археологии Академии наук УССР⁵. Целью последних работ было «вложить персты» — проверить справедливость мнения о том, что римская крепость Харакс построена на развалинах захваченного римлянами укрепления тавров. Эту точку зрения, основанную на «циклопических кладках» и «кельтических жертвенниках», подкрепляли, как уже говорилось, немногочисленные находки таврской лепной керамики в Хараксе и на некоторых других исарах (но не на Аю-Даге!).

Что же заставило современных исследователей усомниться во взгляде, складывавшемся на протяжении целого столетия?

Прежде чем ответить, посмотрим, к чему в конце концов привел именно этот взгляд, но сначала вернемся к высказываниям предшественников М. Сосногоровой. Дело в том, что с самого начала существовали две точки зрения на исары Южнобережья: П.И. Кеппен не считал особенно древними примитивные южнобережные укрепления; он никогда не приписывал их таврам и ни в одном из них не видел святилища Девы. Большинство исаров было обследовано и обмеряно Кеппеном, описано в его «Крымском сборнике». Все они истолкованы им как памятники глухого и кровавого крымского средневековья — «плоды страха и бессилия». Дюбуа де Монпере, наоборот, и аюдагский Кастель и прочие известные ему исары настойчиво связывал с таврами. Надо полагать, что М. Сосногорова, как и многие до и после нее, находилась под немалым влиянием столь блестящего автора, каким был Дюбуа.

До чего же эти двое различны! П.И. Кеппен в своих осторожных умозаключениях выступает не только как проницательный историк, хорошо знающий литературу разрабатываемого вопроса, знакомый с аналогичными зарубежными памятниками, он вместе с тем исходит из точнейшего знания крымских памятников и местности, из собственных широких и длительных археологических наблюдений. По-видимому, он отдает себе отчет и в средневековом характере большей части массового подъемного материала на изученных им исарах; по крайней мере, описывая их, Кеппен упоминает не черную лепную керамику, а красноглиняные «дребезги горшечные». Дюбуа же, при всем его литературном блеске и эрудированности, отталкивался не столько от хладнокровного научного анализа археологических фактов, сколько от своих субъективных впечатлений и эмоций. Не потому ли так часто смелые его обобщения на поверку оказываются слабо аргументированными?..

В середине и даже в конце прошлого века до поверки было еще далеко. Наоборот, казалось, что все подтверждало соображения Муравьева-Апостола, Дюбуа, Сосногоровой.

В Аутке, близ Ялты^***, А.Л. Бертье-Делагард^**** открыл святилище первых веков н. э. с множеством римских монет и вотивных (посвятительных) женских фигурок из глины — по-видимому, одно из поздних святилищ Девы⁶. Открытие это, как и другие находки (прежде всего, результаты упомянутых раскопок М.И. Ростовцева в Хараксе), вполне соответствовало унаследованному от эпохи классицизма восприятию древностей Южнобережья как памятников исключительно античных. Подкрепляли такую точку зрения и местные легенды, искаженно, сквозь призму средневековья, отражающие античные мифы, а также топонимы, от которых, казалось бы, так и веет духом позднеримского милитаризма. Это определенным образом настраивало исследователей, приводило к тому, что любая безвестная развалина могла показаться античной и никакой иной.

План средневекового поселения на юго-западном склоне Аю-Дага

Позднее, уже в наше время, археологи стали все чаще констатировать явственные признаки романизации культуры аборигенного населения Таврики первых веков н. э.

При строительстве шоссейной дороги над северо-восточной окраиной поселка в 1969 г. были выявлены остатки таврского поселения I в. до н. э. — III в. н. э.⁷. Ранее, в 1963 г., археологи нашли такое же поселение в урочище Осман, под северным обрывом самого Аю-Дага⁸ — совсем рядом с таврским могильником на Тоха-Дахыре. Тут, в урочище, еще в репниковские времена была найдена золотая монета римского императора Валерия Максимилиана (305—310 гг. н. э.)⁹, а неподалеку в 30-х годах нашего века при больших земляных работах удалось собрать немало монет этого же времени и более ранних — первых веков до н. э.¹⁰. Позднеэллинистический и римский керамический материал тоже встречается здесь — не часто, но зато повсеместно; попадался он в руки археологов и на поселениях тавров и, что особенно важно, в одних слоях с таврской лепной керамикой¹¹. Стало быть, можно продлить историю этих племен и на первые века нашей эры?.. Все вместе взятое давало повод говорить о Таврике в эпоху так называемой римской оккупации^5*. Работа под таким названием и была опубликована в 1942 г. В.Н. Дьяковым¹².

Игнорируя кеппеновскую интерпретацию памятников, он позаимствовал у непонятого им Кеппена «линию» прибрежных укреплений, безнадежно спутав ее с другой, тоже кеппеновской, линией «длинных», или «нагорных», стен, некогда (как полагал автор «Крымского сборника») ограждавших страну Дори Прокопия Кесарийского, расположенную на Южном берегу. Из этой-то линии В.Н. Дьяков и соорудил (пером на бумаге) свой римско-византийский «таврический limes» — мнимую полосу якобы римских взаимосвязанных укреплений (кастров, кастелов), будто бы подобную той, что создавалась на границах Римской империи в эпоху Траяна (98—117 гг. н. э.). По мнению ученого, чуть ли не каждый южнобережный исар был, как и Харакс, римской крепостью.

Отметим, что с этого момента разработка проблемы крымских исаров перерастает пределы крохотной Таврики и приобретает общеисторические масштабы. Возражать против этого не приходится. Что происходит на Крымском полуострове, то редко не имеет исторического значения для Причерноморья, да и для всего в целом юга Восточной Европы. Но это соображение вовсе не означает, что правильны представления Дьякова о пресловутом лимесе.

Эрудиция, логика, изобретательность в группировке и научном освещении фактов — кто стал бы отрицать подобные достоинства блестящего труда В.Н. Дьякова! Но, читая его книгу, мы наблюдаем, как остроумные домыслы, вытекая один из другого, все дальше и дальше уходят от археологической основы. Обратившись к реальным фактам, видим, как мало подкрепляется ими его соблазнительно-стройная теория; а если всмотреться, то и те немногие факты, которыми он оперирует, оказываются притянутыми. Скажем, забегая вперед, что в 40-х годах нашего века специальная и многолетняя экспедиция, при самом горячем желании подтвердить археологическими данными существование «таврического лимеса», выяснить роль его в судьбах Таврики и ее аборигенов, не нашла ни на одном из исаров никаких признаков их античного происхождения. Приходится констатировать, что слишком умозрительные построения В.Н. Дьякова не оправдались: его «limes», подобно мыльному пузырю, не выдерживает прикосновения грубой археологической действительности. Вместе с тем нельзя отрицать правоту его в том, что тенденцией Рима было глубокое освоение Таврики, превращение ее в свой форпост для экспансии в Северное Причерноморье. Византия — наследница Рима — продолжила и едва не завершила достижение этой цели.

Рассмотрим появление второй точки зрения, которая породила концепцию средневекового происхождения исаров. Ее зачинателем в 30-х годах прошлого века явился П.И. Кеппен, а своего рода «проверка на прочность» началась и продолжается в нашем веке — посредством археологических раскопок и разведок. Однако и ее формирование шло сложными, извилистыми путями.

В 50-х годах прошлого столетия разразилась Крымская война, вызванная соперничеством России и западных держав на Балканах, Россия боролась за черноморские проливы и беспрепятственный выход своих кораблей в Средиземноморье; Англия, Франция и, в первую очередь, старый враг — Турция стремились этому помешать. Не последним козырем русского правительства было брожение порабощенных Турцией славянских народов. Их освободительное движение хотела использовать царская Россия; она объявила себя защитницей угнетенных единоверцев, братьев-славян, несмотря на то. что на деле — у себя дома — угнетала таких же единоверных и в не меньшей степени братьев — русских крепостных крестьян.

Война была изнурительной, а закончилась, по существу, вничью. Она ничего не принесла России, хотя на стороне ее мог быть такой важнейший фактор, как содействие восставших православных народов в тылу врага. Однако прогнившее российское крепостничество не вызывало у балканских поборников свободы доверия к России, и козырь этот остался неиспользованным.

Более того, в Крыму и Закавказье приняло катастрофический характер бегство в Турцию трудового мусульманского населения. В немалой степени этому способствовала исламистская протурецкая пропаганда. Возникла необходимость противодействия, прежде всего идеологического, путем религиозной контрпропаганды. Ниже увидим, как ею занялась русская православная церковь.

В 1877 г. на Балканском и Кавказском театрах началась новая русско-турецкая война, усилившая национально-освободительную борьбу балканских народов. Буржуазно-дворянская Россия вознамерилась взять реванш и в оправдание своей агрессии снова развернула широкую пропаганду исконных русско-балканских связей. Стало необходимым вскрытие глубоких исторических корней этих связей. Обстановка сделалась исключительно благоприятной и для научного исследования русско-византийских отношений, и для политической спекуляции его результатами. Но, как бы там ни было, а исторический парадокс таков: появлением целого ряда выдающихся византологических штудий наука обязана этому реакционнейшему периоду прошлого века — и у нас, и в Западной Европе, ревниво следившей за каждым шагом России на берегах Черного моря.

Пристальное внимание всех медиевистов-византологов, естественно, привлекал Крымский полуостров, на котором перекрещивались и завязывались в прочный узел взаимные экономические, политические и культурные интересы Руси и Византийской империи. В то же время крымское средневековье с его многочисленными монастырями и бесчисленными храмами, с его топонимией, насыщенной именами православных святых и религиозными терминами, со всей его византийской церковностью, вызывало особый, специфический интерес российской церкви и самодержавия. Это-то можно было идейно противопоставить как явление местное и коренное всему тюрко-татарскому — временному и наносному, что еще оставалось в Крыму, противопоставить и тому политическому влиянию, которое в религиозной оболочке распространялось из Турции на магометанскую часть коренных обитателей Крыма и Закавказья. Ведь духовным владыкой этого, в массе своей весьма религиозного, населения по-прежнему оставался турецкий султан, он же — глава государства, с которым враждовала царская православная Россия.

Иными словами, исламским первосвященником стран Причерноморья был властелин Стамбула, бывшего Константинополя — Царьграда, о «ключах» которого (а заодно о проливах) мечтали правящие круги России. В этой среде Константинополь, а с ним Босфор и Дарданеллы рассматривались как византийское наследство, принадлежащее якобы «третьему Риму» — Москве.

Такова была ирония судьбы, что в том же Стамбуле — Константинополе сидел иод крылом султана другой духовный глава подвластных Турции стран Причерноморья — патриарх Константинопольской православной церкви. Пережив падение Византии, Константинопольская патриархия стала служить исламской Порте, сделалась ее пособницей в закабалении и эксплуатации подневольного туркам православного населения.

С точки зрения российской церковной пропаганды приобретало немалый и двоякий смысл разыскание на собственной территории византийских церковных древностей, прежде всего в когда-то принадлежавшем Византии Крыму, откуда для Руси «воссиял свет христианства». Благочестивое возвеличивание и почитание «святынь» подчеркивало идею преемственности «третьего Рима» от Византии и выгодно оттеняло верность русской церкви и государства воспринятому от Византийской империи православию и как бы ею же завещанной борьбе с турками-османами.

В 50—60-е годы, задолго до начала русско-турецкой войны, в Крыму шла усиленная идеологическая подготовка, в которой основную роль играла церковь. «Святые» отцы не только широко использовали результаты историко-археологических изысканий по крымскому средневековью, но и стремились взять в свои руки руководство подобными исследованиями.

На средства, выделенные Синодом, художник-иконописец и реставратор икон В.Д. Струков реставрирует роспись пещерной церкви в Инкермане и проводит широкое обследование церковных и монастырских развалин на территории Таврики. Все это делается с легкой руки «преосвященного» Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического, автора докладной записки в Синод «О восстановлении древних святых мест по горам Крымским», опубликованной сначала в «Русском вестнике», а затем в собрании его сочинений. Цели этого мероприятия выражены в ней совсем недвусмысленно, и одна из них особенно примечательна: «благотворное действие веры христианской на окрестное население татар».

Предприимчивый и деятельный архипастырь, кроме записки, выпустил ряд сочинений («трактатов») о крымских «святынях» и инструкций для духовенства своей епархии, представляющих собой целую политическую программу. Иннокентий учитывает этнокультурные особенности омусульманенного и отатаренного армяно-итало-греческого населения побережья и Крымских гор. Он умело ищет опору в этих так называемых тэтах, «кои, в южной части Крыма, как известно, почти все были некогда христианами и доселе не утратили совершенно памяти о прежней вере своей, выражая это повременными стечениями к местам, освященным верою христианскою». Такие-то места (например, Инкерман, Качи-Кальон) и делаются первоочередными объектами «восстановления». На них строятся наново церкви и часовни, учреждаются относительно крупные монастыри и мелкие «киновии», где селятся монахи, имеющие опыт «пещерно-жительства». В подобной обстановке становятся уже неуместными исследования, трактующие «святыни» в качестве памятников античных.

Остается ли при этом прежнее представление о южнобережных древностях как о таврских, т. е. языческих? Поначалу оно отходит на второй план, но все же продолжает развиваться — параллельно с новыми взглядами — вплоть до наших дней.

Средневековая Таврика—еще в значительной мере terra incognita. И потому, конечно, в познаниях о ней предположительного больше, чем Твердо установленного.

Но ведь есть упоминания о Крыме в русских летописях, в сочинениях арабских географов, немало писавших о Таврике, хазарах, Византии. Примем во внимание византийские периплы, генуэзские портуланы (морские компасные карты), записки средневековых купцов-мореплавателей. а также торговые, административные, дипломатические документы XIV—XV столетий. «Все это вместе взятое», говоря словами Репникова, уже позволяет построить — пока в общих чертах — картину средневековой Таврики. Отлично вписываются в нее и наши исары

Само собой, старые, «традиционные» представления необыкновенно живучи. Отчасти это объясняется существованием соответствующего археологического материала. С другой стороны, они же порой поддерживаются и характером некоторых средневековых источников: во-первых, крымских легенд, в которых почти всегда можно «откопать» первоначальное, античное ядро; во-вторых, трактатов, наивно соединяющих собственные наблюдения и домыслы их авторов со сведениями, заимствованными у древних предшественников. Таким образом, критический комментарий неизбежен.

В полной мере относится это и к такому источнику, как топонимы.

Примечания

*. Исар — в переводе с крымскотатарского «стена».

**. М. Сосногорова — литературный псевдоним Марии Александровны Славич, супруги генерал-майора, чей хутор «Славичи» стоял среди леса в верховьях речки Джалман (выше современного села Пионерского Симферопольского района). Поросшая соснами гора над хутором, как и девичья фамилия генерал-майорши (Данненберг — «сосновая гора»), подсказали псевдоним, романтичность которого вполне выдает внутренний мир его обладательницы.

***. Теперь — в черте города, неподалеку от Дома-музея А.П. Чехова.

****. Александр Львович Бертье-Делагард (1842—1920) — видный русский археолог и нумизмат. Был генерал-лейтенантом инженерных войск, строителем портовых сооружений Севастополя, Феодосии, Ялты.

5*. Стоит ли называть оккупацией исторический процесс, тянувшийся три с лишним столетия?

Литература и источники

1. М. Сосногорова-Славич. Мегалитические памятники в Крыму. «Русский вестник», кн. VII, 1875.

2. М. Сосногорова. Путеводитель по Крыму для путешественников, Одесса, 1871.

3. М.И. Ростовцев Римские гарнизоны на Таврическом полуострове и Ай-Тодорская крепость. Журнал министерства народного просвещения, 1900, март, стр. 140.

4. В.Д. Блаватский. Харакс. В кн.: «Материалы по археологии Северного Причерноморья. в античную эпоху», I. Материалы и исследования по археологии СССР (МИА), № 19, М., 1951, стр. 250—291.

5. Л.В. Фирсов. О времени возведения нижней «мегалитической» оборонительной стены Харакса (Ай-Тодор). Архив Крымского отдела Института археологии АН УССР.

6. А.Л. Бертье-Делагард. Случайная находка древностей близ Ялты. ЗООИД, т. XXVII, 1907, стр. 19—27.

7. О.А. Махнева. Новое античное поселение в пос. Фрунзенском. Археологические исследования на Украине в 1969 г., вып. IV, Киев, 1972, стр. 150.

8. О. Домбровский. Крепость в Горзувитах. Симферополь, 1972, стр. 41.

9. Н.И. Репников. Гурзуф и его ближайшие окрестности..., стр. 139.

10. К.В. Голенко. Находка монет у подножия горы Аю-Даг. Нумизматика и эпиграфика, вып. IV, М., 1963, стр. 110—117.

11. П.Н. Шульц. О роли местных племен и народностей в истории древнего Крыма. Тезисы доклада на сессии но истории Крыма. Симферополь, 1952, стр. 8.

12. В.Н. Дьяков, Таврика в эпоху римской оккупации. Ученые записки Московского Государственного педагогического института, т. 28, вып. I, 1942.