д) Голодная экономика

Жители крымско-татарских сел, понёсших особенно жестокие потери от начавшегося голода, весной 1921 г. нашли в себе волю и силы, чтобы засеять поля, провести обрезку садов и виноградников, высадить табачную рассаду. Очевидно, в людях была сильна надежда на лучшее будущее, сохранилась вера в человека, хоть и чуждого, хоть и жестокосердного, но не бесконечно же... Спецкультуры в то лето принесли обильный урожай, но убирать его было нелегко — голод ослабил людей, да и убыль деревенского населения уже реально ощущалась: острая нехватка рабочих рук на позволяла принять действенные меры «для спасения богатейшего урожая», хотя пришлось «большинство виноградников передать комтрудхозяйствам и жителям выезжающих селений» (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 188. Л. 303).

Конечно, зерновых из-за отсутствия семян¹ и уменьшения числа рабочих рук и рабочего скота, съеденного армией, засеяно было меньше обычного, да и погода в то лето была для зерновых не из лучших. Тем не менее урожая, собранного к осени, должно было хватить крымчанам самое меньшее на 4 месяца, то есть до нового 1922 года. Причём это касалось не только продовольствия, но и фуража (Гавен, 1922. С. 35). Но расчёты эти не оправдались: как упоминалось, всю осень по крымско-татарским деревням рыскали вооружённые продотрядовцы, отбирая у людей последние крохи, выгребая дочиста зерно, не обращая внимания на плач матерей, предвидевших смертный исход для своих детей.

Повторяем, в целом по Крыму зерна, которого должно было хватить до нового 1922 г., не стало, благодаря рейдам продотрядов, гораздо раньше. Город, куда были вывезены сельскохозяйственные продукты, всю осень, действительно, именно по этой причине голода не знал. Кроме того, горожане имели гораздо больше «мануфактуры», то есть носильных вещей (которые они и обменивали на продукты в условиях настоящего голода), да и вообще в среднем были зажиточнее крестьян, особенно крымско-татарских.

Плакат 1921 г. Худ. И.В. Симаков

Нельзя забывать и о том, что рабочие и «спецы» города больше ощущали заботу властей. Если в район поступали из Симферополя какие-то дотации извне, а это случалось нередко, то местной администрации официально запрещалось расходовать их на сельских жителей. В пунктах, где население было многонациональным, одновременно можно было наблюдать и процесс перераспределения жизненно важных средств по принципу национальной принадлежности. Поясним этот непростой вывод на конкретном примере. Если, скажем, заведующий Облпродкома Зинов отправлял в Карасубазар пайки (то есть продуктовое обеспечение дополнительных абонементов на питательных пунктах), то обязательно сопровождал их указанием, что это пайки «для рабочих, довольствовать же крестьян при создавшемся критическом продовольственном положении не представляется возможным» (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 48. Л. 191).

Учитывая, что крестьяне карасубазарского района были в абсолютном большинстве из коренных крымчан, а рабочие, также в абсолютном большинстве, посланцами России, нетрудно сделать вывод о том, какая нация имела шанс пережить крымский голод, а какая — нет. Ещё заметнее эта этнобиологическая селекция шла в городах. Севастопольский портовый завод снабжался непосредственно из Симферополя, и снабжался неплохо. Но республиканские власти были настолько предупредительны к «классу-гегемону», которого в Крыму было не так уж и много, что и в самый пик голода они не забывали заранее сообщить даже о мелких системных нововведениях. Чтобы рабочие, не дай бог, не переволновались за свои пайки, которые уж точно, при любом раскладе, останутся неприкосновенными (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 48. Л. 263).

Все эти факты были общеизвестны, но оттого и выглядело верхом цинизма такое вот объяснение трагедии народа: «Особенно сильно пострадало коренное население Крыма — татары, как более экономически отсталые (подч. мной. — В.В.)» (Десять лет. С. 4). И это в ситуации, когда «экономически отсталыми», то есть лишёнными земли, рабочего скота и сельскохозяйственных орудий, они стали целиком по вине советской власти. А в остальном вывод верен: первые голодные смерти неслучайно были отмечены именно в крымско-татарских селах, среди безземельных батраков и малоземельных бедняков.

Примечания

1. Из крымско-татарского села сплошь и рядом шли сигналы о том, что на селе растёт: «недовольство на почве посевного материала, когда его обещали дать, и не дали, а крестьянам самим приходится ездить в Геническ, но оттуда они возвращались почти пустыми» (ГААРК. Ф. Р-1. Оп. 3. Д. 1. Л. 23 об.). В Джанкойском районе и Перекопском уезде весной развёрстку не объявляли, так как при осенней развёрстке было взято по местной инициативе 180 000 пудов зерна сверх нормы, назначенной Опродкомом Крыма. В Перекопском уезде вообще положение с семенами было самым отчаянным: через эти деревни «прошли пять армий, которые стравили и вывезли немало фуража и зерна, без всяких документов, количество которого установить невозможно». Джанкойский райисполком, оправдывая своё решение, признался, что даже при «максимуме напряжения и репрессивных мерах» развёрстка может быть выполнена (с изъятием всех кормов и всех семян) лишь на 30% (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 45. Л. 22—26).