4. Новые чрезвычайные органы

С первых дней массовых террористических акций большевики ограничили использование в них советского административного аппарата. Причина была частично в том, что он унаследовал от старого чиновничьего мира дореволюционные традиции, неповоротливость, протекционизм, коррумпированность (в Крыму покровительство родственникам и друзьям было, наверное, не ниже среднего уровня). Поэтому с началом новой волны террора, в конце 20 — начале 30-х гг., центр тяжести во внутренней политике снова переносится с административного аппарата на партийные и репрессивные органы. Кроме того, происходит возврат к повседневной практике применения чрезвычайных мер в обычной обстановке.

Для этого создаётся широкая сеть новых, чрезвычайных органов. Хотя формально они и являлись частью системы организации и руководства, но на деле были наделены особыми правами и в обычном смысле слова неподотчётны советской администрации. Их наименование — «политотделы» — было заимствовано из структур Красной армии, хотя они ничего общего с вооружёнными силами не имели. Политотделы учреждались в крупных совхозах, на транспорте, при МТС и на других «важнейших участках социалистического строительства». Им должны были подчиняться все колхозные и совхозные парторганизации соответствующего территориального куста, которые тем самым практически изымались из ведения райкомов. Это явствовало уже из того, что начальник политотдела назначался не райкомом, а политуправлением Наркомзема, соответствующими были и его подчинение, и отчётность.

Вторым новшеством такого рода было создание в Крыму широко разветвлённой осведомительной системы, включавшей в свою сеть штатных и внештатных секретных сотрудников (или, как их вполне официально именовали, сексотов). Но и это было не всё. Создавалась ещй одна, дублирующая структура: у каждого начальника политотдела были заместители: один по партийно-массовой работе, второй — от ОГПУ, конечно, не подконтрольный начальнику. Работали оба заместителя над единой задачей — создания из партийно-беспартийной, но наиболее активной и надёжной части крестьян каждой деревни неких групп, постоянно готовых выполнять задания партии. А также увлекать людей собственным примером беззаветного труда во славу Родины. Неотделимой частью этой задачи были репрессивное смещение и замена. Кого угодно: колхозно-совхозного руководства, спецов-агрономов, инженеров, прорабов-строителей. Аппаратчики из «низов» могли вычищать из родных сёл сотни и тысячи простых колхозников, кого — по политически-идеологическим мотивам, кого — просто для физического удаления голодных за пределы видимости. После чего можно было надеяться хоть как-то прокормить оставшиеся, разорённые голодом дворы.

При этом полицейски-репрессивные задачи политотделов, конечно, не афишировались. Даже на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г., то есть перед избранной аудиторией, цель создания политотделов была подана в совершенно искажённом виде: как необходимость всего лишь «политического укрепления МТС и совхозов», да «повышения их политической роли на селе» (КПСС в резолюциях. Изд. 7. Ч. II. С. 733). О системе же секретного сотрудничества в открытых (в том числе партийных) документах вообще ничего не говорилось.

Всего в сельской местности Крыма было создано 52 политотдела. Снова, как в начале коллективизации, туда из российских городов отправились испытанные сталинцы, посланцы пролетариата. Только теперь было их вдесятеро больше — 1510 человек, не обремененных знанием Крыма и его народа и оттого особенно стойких. При этом обком учёл прежнюю ошибку (25-тысячники нередко становились посмешищем именно по указанной причине) — и в качестве «экспертов по Крыму» направил в помощь политотдельцам местных большевиков. Их было 800 человек, успевших пожить на полуострове 10—15 лет и кое-что из крымских реалий усвоивших (ОИК. Т. III. С. 137).

Простой подсчёт показывает, что каждый из полусотни политотделов располагал примерно 30 полновластными «солдатами партии» и 15—16 прикомандированными к ним местными большевиками. Такой политотдел представлял собой мощную структурную единицу, учитывая, что он имел практически в полном своём распоряжении местный карательный аппарат и мог в любой момент затребовать подкрепление из ближайшей части Красной армии, что неоднократно и случалось.

Особую роль в Крыму играли машино-тракторные станции (МТС). Сами эти станции был созданы по прямому указанию Сталина. В январе 1933 г. на очередном пленуме им был сделан доклад, где вождь поделился с ЦК своей тревогой. «Крестьяне имеют в лице колхозов уже готовую форму массовой организации», очередных же врагов нужно искать уже не вне, а внутри колхозной системы, в лице «кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей и т. д.». Беспокойство вызывали и собственные зерновые фонды колхозов, — ведь во время голода даже небольшие запасы хлеба — самое действенное средство неподчинения народа организаторам бедствия, это то же оружие. Выступивший после Сталина Каганович завернул гайку ещё туже, заговорив о живучести кулацкой идеологии, стихийно захлестнувшей не только руководство колхозов, но и вообще сельских коммунистов. Поэтому нарком и счёл необходимым создать политотделы, в первую очередь при МТС и крупных совхозах.

После пленума в крымские МТС был тут же переведен весь машинно-тракторный парк колхозов. То же самое произошло и с сельскими партийными ячейками, которые из деревень и сёл перебрались под крыло политотдела. Таким образом, политотделы МТС сосредоточили в одних руках весь политический контроль и экономическое управление крымской деревней, — Симферополь интересовали не методы воздействия на село, а их результаты. Для обеспечения же оперативной идеологической обработки подконтрольной крестьянской массы политотделы получили возможность издавать собственные многотиражки, которые печатались на приданных им ротаторах или даже в походных типографиях. Завершением этой стройной диктаторски-карательной системы стала практика назначения директорами МТС штатных сотрудников НКВД (Хоскинг, 1994. С. 174).

Другими словами, политотдел МТС представлял собой как бы отдельное государство внутри советской державы. Государство миниатюрное, но имеющее свои законы (приказы по МТС), полицию, администрацию, печатные органы. И даже границы на замке, как парадоксально это ни звучит. Причём о поддержании такой авторитарной власти заботилась районная администрация. Вот типичное напоминание о бесправности не только колхозников, но и всех, проживающих внутри границ МТС-«государств» на территории Ак-Мечетского района, опубликованное РИКом 28 сентября 1934 г. Здесь запрещались «выезды председателей с/советов из сельсовета и председателей к/хозов вне массива МТС — без разрешения РАЙЗО (районных земельных отделов — В.В.)» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 264. Л. 165). А если такое распоряжение из района запаздывало, то его мог дать лишь сам начальник политотдела МТС.

Такой приказ фактически ничем не отличался от закона суверенного государства (поскольку он касался прав личности и публиковался в массовой печати). Так, например, Приказ № 155 от 03.09.1934 г. по Ак-Шейхской МТС «О запрещении выезда за пределы массива до окончания сева и зяблевой вспашки» был опубликован в многотиражном органе этой МТС «Вперёд к социализму» за 9 ноября 1934 г. В этом же номере (очевидно, для острастки) сообщалось о поучительном деле Умера Аджи Асанова, председателя колхоза «Первый съезд Советов». Он нарушил аналогичный приказ по МТС, и властью директора станции был снят с работы, после чего отдан под суд как настоящий нарушитель границы. Естественно, такие «государства» были насажены на жёсткую властную вертикаль, их действия контролировались сверху официальными представителями органов.

Часть этой работы выполнялась негласными «информаторами», которые имелись в каждом районе. Как видно из нижеследующего примера, вникая в работу МТС, сельсоветов и других административно-хозяйственных единиц, они тоже участвовали в посевных, уборочных и иных кампаниях. Правда, по-своему, имея дело не с посевным, а человеческим материалом:

«Ответственному секретарю РИКа Михайлиди. Сведения о ходе посевной кампании на 1 апреля 1933 г. Чистеньский сельсовет в период подготовки к севу проверил состав колхоза, очистив его классово-чуждых элементов 17 человек по колхозу «Червона Зирка», которые занимались вредительством, скрыв от государства 89 ц. хлеба, уничтожили кролиководство, расхищали овец. Эксплуатировались жеребые матки на тяжелых работах... В колхозе «Красный горняк», Курцовского сельсовета, полная засорённость классово-чуждым элементом. Беширов И.И., бывший торговец, эксплуататор в колхозе табаководом, сын его бригадиром татарской бригады. Сельсовет засорён классово-чуждым элементом, председатель сельсовета Чунгуров связан с кулачеством, вследствии чего все меры по сельсовету не выполнены. В колхоз «Етимен» Кояшского сельсовета пролез кулак лишенец-эксплуататор Мурад-Ассин Анафи, в прошлом имел до 500 штук барашек, в колхоз пристроился бригадиром табачной бригады... где занимается вредительством. Информатор Нагирняк» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 400. Л. 92).

Конечно, политотделы МТС не могли оказывать давление на массу крестьян достаточно эффективно, лишь подчиняясь единому руководству. Они ещё и поддерживали постоянный служебный контакт друг с другом, что было особенно заметно в относительно небольшой Крымской республике. Так что какому-нибудь лишенцу, выставленному из одного «государства», не давали вида на жительство и в сопредельном или даже в весьма отдалённом. А учитывая, что советская империя имела единый Центр — то и в самом далёком.

Поэтому высылаемые по суду или решению Особого совещания крымчане могли быть уверены, что и на новом месте, где бы оно ни находилось, они попадут в руки такого же политотдела. Так оно и было. Когда ссыльных погнали в Западный Казахстан, то тамошний коллега-политотделец заранее, ещё до приезда их, «насторожил и воспитал местных: везут троцкистов, контрреволюционеров. Напуганные жители даже соли не одалживали новоприбывшим, боясь обвинения в связи с врагами народа!» (Солженицын, 1991. Т. VII. С. 255).

Политотделы были отменены Ноябрьским пленумом 1934-го, когда эта временная мера достигла главной своей цели, — не позволила буквально рассыпавшимися, голодным колхозам окончательно развалиться, скрепив их железом и кровью. Политотделы были поглощены райкомами, ставшими над колхозами вместо них. Тем самым была сохранена установленная политотделами жёсткая система государственной регламентации и контроля.

Впрочем, отношения зависимости колхозов от МТС, подчинившихся напрямую райкомам, остались. Директор МТС мог требовать от председателей колхозов плату за изобретаемые им услуги. Например, за поставку ненужных колхозу удобрений, за переподготовку механизаторов и т. д. (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 745. Л. 115). И всё это — в неподъёмных суммах, которые колхозная бухгалтерия послушно выплачивала, лишая трудодни веса и вообще осязаемости. Например, в колхоз Ворошилова Бахчисарайского района была доставлена бумага из МТС, в которой предлагалось оплатить такие чрезмерные «услуги» в 2-дневный срок. И приходилось платить, ведь в бумаге было написано: «невыполнение данного распоряжения будет рассматриваться как срыв постановлений партии и правительства, что повлечёт... привлечение Вас к уголовной ответственности».

Естественно, в Крыму оставались и все остальные чрезвычайные и карательные органы. Различий по сравнению со всесоюзной системой здесь было ещё меньше, чем в сети политотделов. Была даже своя «Лубянка» — в Симферополе, на ул. Луговой, дом 1, где находилось полномочное представительство ОГПУ по Крыму. Здесь же располагалось крымское Главное управление местами заключения (ГУМЗ), где назначалось место дальнейшего пребывания выявленного вражеского элемента (конечно, если его оставляли в живых).

Другая задача была у Крымского центра исправительных работ (КЦИР), занимавшегося исключительно определением форм принудительного труда для различных категорий и групп заключённых. Через дорогу, на Луговой, дом 4, работал Эвакоцентр, занимавшийся организацией высылки (Неизвестные страницы, 1998. С. 71, 72).

Имелся в Симферополе и специзолятор (он же Крымизолятор, он же п/я 245). Это был обширный концлагерь, располагавшийся в районе ул. Элеваторной. Здесь были и бараки, и камеры — общие и одиночные. Лагерники должны были работать по 10—12 часов, естественно, без праздников и выходных. Мест работы было несколько, иногда появлялись и новые. Более или менее постоянно заключённых водили в цеха шерстопрядильной фабрики (женщин), на лесотарный завод, отправляли в сельхозобъединение «Спартак». Другие строили корпуса хлебозавода, педагогического и медицинского институтов, Клингородка, то есть трудились на виду всего города. Многих отправляли на тяжёлую работу, например в карьеры.

Но ещё более тяжелыми были условия для заключённых концлагеря № 1, расположенного в Симферополе в нижней части ул. Субхи, у бывшего базара. Он выполнял функции фильтрационного пункта, где после следствия заключённых отправляли в различные места отбывания наказания, часто весьма отдалённые. Стационарный концлагерь № 2 находился за вокзалом, близ совхоза «Красный». Сюда со всего Крыма свозили лишенцев-кулаков, которых впоследствии также отправляли за пределы полуострова — на Урал, в Сибирь, вплоть до Колымы (ук. соч. С. 72—75).

То есть система крымских спецучреждений, в принципе, ни в чём не отходила от всесоюзного порядка. Некоторые отличия, вызванные местными особенностями, имели скорее сами акции этих органов и реакция на них населения. Это было заметно даже в таком, казалось бы, рутинном и казённо-бюрократическом мероприятии, как всевозможные чистки.