1. Ислам в СССР

Тут покоится хан, покоривший несметные страны,
Тут стояла мечеть над могилой вождя.
Учь толак бош олсун! Эти камни, бурьяны
Пахнут мускусом после дождя.

И. Бунин

Как уже упоминалось, советское государство с первых лет своего существования стало активно проводить в жизнь замену религиозной идеологии на большевистскую. Это общее и внешнее впечатление в целом адекватно действительности. В частности же верен и иной, давно отмеченный факт — у этого явления имелись корни, широко ветвившиеся ещё до рождения Ленина.

Антирелигиозность была главным орудием русской образованной интеллигенции в борьбе с культурой, которую она в значительной своей части не знала и от которой опасалась идеологической конкуренции. Ей не было дела до того, что любая религия или культ — это главный стержень культуры, который обладает самой мощной силой сопротивления давлению сверху или ползучему влиянию извне. Это — не столько консервативная, сколько стабилизирующая сила, иногда способная весьма результативно противостоять попыткам использовать культурные ценности в идеологических или политических целях.

Конечно, религия не способна гарантированно защитить общество от агрессии извне или социальных потрясений изнутри. Но она, во-первых, помогает противостоять духовным оккупантам, смягчает внутренние конфликты или даже нейтрализует их. Во-вторых же, после самых разрушительных катастроф национального масштаба религия способствует возрождению этноса, регенерации его духовной потенции, восстановлению его прежней социальной и идеологической структур и продолжению культурной традиции (Ерасов, 1990. С. 148). Поэтому ещё дореволюционные русификаторы понимали, что лишить народ его особого лица, его национальных психологии и традиций, стереть национальные культуры или манипулировать ими невозможно, пока живы религии колонизованных народов. Знали это и большевики.

В конкретных планах ленинцев это означало прежде всего, что культы должны быть уничтожены, а роль церкви может взять на себя партия¹. И большевизм, возникший в сердце православного мира, взял на вооружение в борьбе с православием (а заодно и иными конфессиями) его же, православную безжалостность и нетерпимость к иным учениям. Яростные нападки Ленина и учеников этого Великого Инквизитора на духовенство, на религиозные институты и саму религию как до, так и после захвата власти — общеизвестны. Ленинизм, объясняя появление, развитие и длительное существование религий мира (вначале — дикостью человека, а потом — практикой эксплуатации трудовых масс), предполагал параллельно с уничтожением социального неравенства, с освобождением народов от экономического угнетения отмирание веры в неземные, сверхъестественные силы. Таким образом, всё вроде бы устраивалось наилучшим образом, дело было за временем.

На самом деле картина сложилась иная. У Ленина и его сообщников не было времени ждать. Довольно рано, ещё в 1909 г., будущий вождь мирового пролетариата занёс все религиозные организации и сами религии в число «органов буржуазной реакции» (Ленин. ПСС. Т. XVII. С. 416). При этом он продемонстрировал не только позорное незнание истории культуры, но и нешуточное озлобление на идеологических конкурентов, которые подлежали ликвидации, как и прочие враги «одурманенного рабочего класса» (там же). Получив же в свои руки рычаги власти и возможность руководить карательными органами, Ленин заговорил о более конкретных направлениях борьбы с исламом, без смущения оправдывая будущее насилие якобы политическим противостоянием этой мирной религии советской власти, её якобы активно контрреволюционными потенциями: «Необходима борьба с панисламизмом и подобными течениями, пытающимися соединить освободительную борьбу против европейского и американского империализма с укреплением позиций ханов, помещиков, мулл и т. п.». Тогда же, в 1920 г., он предлагает своим специалистам «особо разработать» методы и способы борьбы «с духовенством, панисламизмом и с буржуазно-националистическим движением» (Ленин. ПСС. Т. XXXI. С. 166, 436).

Однако приступать к немедленным репрессиям против исповедующих ислам и его проповедников, как это было в России по отношению к православной церкви, вождь не спешил. Очевидно, в Кремле нашлись знающие люди, растолковавшие Ленину немаловажное различие между христианской и мусульманской верой в месте, которое каждая из религий занимает в жизни и душе верующих. Несмотря на то что на дворе стоял XX век, мягко говоря, кое-что поменявший в религиозной картине православного мира, на исламе наступление новой, безбожной эпохи совершенно не отразилось.

Алуштинская мечеть. Открытка начала XX в. Из коллекции издательства «Тезис»

Вера по-прежнему оставалась для мусульман советской зоны источником разноплановых поведенческих норм, моделью выстраивания жизни в общественном, бытовом, политическом отношениях, она являла собой необходимую и достаточную моральную и правовую систему, испытанную культурную и образовательно-просвещенческую структуру. И если большевики осмелились бы разом перечеркнуть, отменить и запретить религию и перечисленные её функции, то это стало бы для мусульман каким-то концом света. После чего в борьбе за возврат к единственно возможной жизни (то есть жизни в исламе) против ленинцев поднялся бы стар и млад, всё население, гарантированно стопроцентно.

Поэтому первые постановления партии, касавшиеся непосредственно ислама в Стране Советов, носят весьма компромиссный и даже в чём-то конструктивный характер. Судя по этим документам, большевики просто не отдавали себе отчёт в том, с какой реальностью они входят в контакт, на что пытаются оказать влияние в собственных интересах. Отрезвление наступило весьма скоро. К примеру, оно заметно в Воззвании к трудящимся мусульманам от 07.12.1917 г., где формально признавалась взаимозависимость этнического и религиозного начал и было обещано оба их развивать — во имя национальной культуры и прогресса. Именно в этом, национально-этническом ограничении, была заложена огромная взрывная сила.

Затем, в подготовленном лично Лениным декрете СНК РСФСР от 20.01.(02.02.) 1918 г. «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» наступление на традиции продолжилось. С одной стороны, мусульманам даровались свободы, которым давно пользовался весь цивилизованный мир. Но, с другой — духовная жизнь отделялась от государственной и, в чём-то — от всенародной. Мусульмане Советской России незаслуженно оказывались в крайне униженном, по сравнению с зарубежной ситуацией, положении.

Все мусульманские присяги и клятвы именем Пророка (ранее имевшие силу, сравнимую с юридической) отменялись, религиозные организации отстранялись от какого бы то ни было участия в государственных делах, а все акты гражданского состояния (регистрация и освящение рождения и смерти, брака и т. д.) также переходили в ведение светских властей. Школа отделялась от духовного управления, в ней отныне не допускалось преподавание основ ислама. Наконец, религиозные общества всех рангов лишались древнего права на владение собственностью; всё их имущество, некогда составившееся из народных пожертвований (вакуфы, храмы, здания медресе и мектебов) переходили на баланс светских учреждений и фондов. То есть духовная жизнь в мгновение ока сменила своё центральное положение в жизни мусульманских регионов на безнадёжно периферийное, маргинальное, чуть ли не полузаконное.

Народ почувствовал всю глубину унижения веры предков, оскорбления собственной истории и выдвинул протест — пока только устный. Авторитетные в массах лидеры мусульманского Поволжья Т. Рыскулов, Н. Ходжаев, З. Валидов, А. Байтурсунов направили 12 июня 1920 г. письмо Ленину, в котором заявляли, что они не согласны с выдвинутой в качестве руководства для Коммунистического интернационала и государственных органов России программой «борьбы с панисламизмом». Эти видные коммунисты предупреждали, что её осуществление, невозможное без использования известных методов чрезвычайных органов, вызовет массовое сопротивление. А столь же неизбежное разобщение населения Востока по религиозному и политическому признакам наверняка станет причиной грозного всплеска антирусского межэтнического конфликта (Нуруллаев, 1999. С. 121—124).

С аналогичным заявлением выступил и М. Султан-Галиев, протестуя не только против секуляризации материального и духовного достояния мечети, но и против обособления российских мусульман в границах государства (пусть и нового, и демократического), против превращения равноправных, достойных членов всемирной уммы в нацменов, запертых в этнополитических рамках (о идее Колониального интернационала и вообще программе политической и идеологической борьбы, подготовленной Мирсаидом, писалось выше).

Симеизская мечеть и чешме при ней. Фото начала XX в.

Но дело было не в одном М. Султан-Галиеве. Ленинский идеологический центр столкнулся с массовым неприятием большевистской агрессивности рядовыми мусульманами. Это было коммунистам непонятно: остальные, неисламские человеческие массы, психологически подготовленные Первой мировой войной к кровавым разбирательствам Гражданской, весьма симпатизировали именно коммунистам-ленинцам, поощрявшим зверства «классовой борьбы». Теперь приходилось искать пути вывода мусульманской массы на ту же столбовую дорогу, по которой шагала бо́льшая часть остального народа империи. Но, перейдя от теории к практике, большевики с облегчением увидели, что их задача не столь трудна, что единства нет и в исламе, что и здесь картина сложнее, чем ранее представлялось.

Оказалось, что старое разногласие между модернизаторами и кадимистами не сгорело в пламени революции. И если оба течения за это время видоизменились, то это почти не отразилось в их программах. Основой традиционализма оставалось возрождение и сохранение старой культуры, а также отрицание этничности как альтернативы общему понятию мусульманства, сверхнациональной всемирной уммы (национальные культура и быт в этой двухчастной схеме фигурировали, но играли подчинённую роль). Модернисты, напротив, приняли революционный путь развития и связанные с ним преобразования. Но они ставили при этом на одно из первых по важности мест именно этничность, склоняясь к национализму как единственной стабильной основе для возрождения и дальнейшего развития «высокой» и «низкой» культур народа. Таким образом, оба крыла исламизма были абсолютно не сопоставимы ни с теорией конечной цели, ни с практическими методами её достижения в духе ленинизма. Причём, будучи наслышанными об отношении мусульман к религии (это не православные, растерявшие веру за полгода революции), большевики не были склонны к самообольщению: своих убеждений люди ислама не меняют. Здесь способно было помочь лишь радикальное решение.

Каким оно могло быть? Метод вооружённого подавления (физического уничтожения) отпадал сразу. Во-первых, мусульман многие миллионы, причём живут они не только на исторической родине, но и в обеих столицах. Во-вторых, основная масса исламистов — это же трудящиеся, борьба с которыми оттолкнёт от власти всех социально им близких рабочих и крестьян — вопреки известному пролетарскому лозунгу о «соединении пролетариев». Но, с другой стороны, от борьбы на этом направлении никак нельзя было и отказываться, это означало бы капитуляцию атеистической идеологии и интернациональной политики партии. Надо было на что-то решаться, причём срочно: модернизаторы типа М. Султан-Галиева всё глубже пускали корни в партии, приобретая всё новых союзников и среди большевиков-немусульман. И тогда было принято единственно возможное в сложившейся ситуации решение: если нельзя репрессировать мусульман — будем бороться с исламом.

Борьбу с религией большевики начали в привычной с дореволюционных лет форме. Они направили острие нападок на мечеть и её служителей. Более неудачной стратегии трудно было бы придумать. Невежественные агитаторы-«безбожники» не знали, что в отличие от других монотеистических конфессий, исламу не свойственны институированные церковные формы. Мухаммад создал религию без жёстких храмово-иерархических рамок. Поэтому репрессии против мулл и закрытия мечетей, во-первых, не были поддержаны (как это бывало со священниками и храмами в России) даже частью населения. Во-вторых, вероучители, которые принадлежали к тому же сословию, что и большинство членов общины-джемаат, пользовались огромным сочувствием единоверцев, не только не третировавших их, но и спасавших от рук чекистов. В-третьих, закрытие мечети и высылка муллы не могла прекратить религиозную практику в ситуации, когда основной ячейкой конфессии был не храм с причтом, а община, сами верующие. Наконец, оставался высший авторитет, недосягаемый даже для ГПУ, и тем не менее живо присутствовавший в каждой мусульманской семье. Им была всемирная умма, её незримое сочувствие гонимым; оставалось чувство сохранившейся сопричастности её вечным ценностям.

Из сказанного понятно, отчего результаты такой якобы «атеистической», а на деле явно и однозначно преступной деятельности большевиков оказались прямо противоположны задуманному. Вместо того, чтобы отвратить массы от ислама и привлечь их к новой власти, ленинские идеологи и чекисты вызвали своей политикой, безумной в глазах любого мусульманина, насмешки, презрение и ненависть. Вера же не то чтобы укрепилась (она, между прочим, и не слабела), но сохранила своё огромное жизненное и духовное значение в своей традиционной полноте и бесспорности.

Но первая неудача не разочаровала борцов с исламом. Они обратили на неё внимания не больше, чем в ходе позиционной войны обращают внимание на какую-то проходную неудачу, малозначащую в масштабе кампании, которая непременно должна завершиться победой. В войне же, которую в России объявили Корану большевики, отмечено три такие кампании-этапа.

Примечания

1. Современники Ленина особенно хорошо понимали, что коммунизм претендует на роль заместителя религии, на роль носителя иного миросозерцания. Вот почему «он тоталитарен, и потому вопрос религиозный для него очень важен... Это — идеократия, псевдоморфоза теократии... Этим уже определяется неизбежность отрицания свободы совести и мысли, неизбежность религиозных гонений» (Бердяев, 1990 а. С. 135, 137). И ещё: «О русском коммунизме совсем нельзя мыслить в категориях новой истории, применять к нему категории свободы или равенства в духе французской революции, категории гуманистического мировоззрения, категории демократии и даже гуманистического гуманизма... Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии, к новому средневековью, к новой сатанократии» (Бердяев, 1991 б. С. 12, 13). Напомню, что эти страшные слова сорвались с уст глубоко религиозного христианина, гениального философа, безответно любившего свою несчастную, но беспощадно жестокую в своём несчастье Россию.