Столица: Симферополь
Крупнейшие города: Севастополь, Симферополь, Керчь, Евпатория, Ялта
Территория: 26,2 тыс. км2
Население: 1 977 000 (2005)
Крымовед
Путеводитель по Крыму
История Крыма
Въезд и транспорт
Курортные регионы
Пляжи Крыма
Аквапарки
Достопримечательности
Крым среди чудес Украины
Крымская кухня
Виноделие Крыма
Крым запечатлённый...
Вебкамеры и панорамы Карты и схемы Библиотека Ссылки Статьи
Интересные факты о Крыме:

Согласно различным источникам, первое найденное упоминание о Крыме — либо в «Одиссее» Гомера, либо в записях Геродота. В «Одиссее» Крым описан мрачно: «Там киммериян печальная область, покрытая вечно влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет оку людей лица лучезарного Гелиос».

Главная страница » Библиотека » В.Г. Зарубин. «Проект "Украина". Крым в годы смуты (1917—1921 гг.)»

Глава VIII. Слащов и другие

Ситуацию на фронте в начале 1920 года можно охарактеризовать в нескольких словах: отступление всех белых армий, порой переходящее в бегство. Правда, 3-й (Крымский) корпус Я.А. Слащова, отбив наскоки красной бригады 46-й стрелковой дивизии в декабре, а потом, имея не более пяти тысяч, 13-й армии в январе—марте, сумел зацепиться за Перекопом, удержав Крым — последний бастион белого движения. Но это был единичный успех.

Как в армии, так и в тылу преобладало подавленное, если не паническое, настроение. Разваливался фронт; тревожно было — и за собственную жизнь, и — для меньшинства — за судьбы страны; неудовольствие вызывали Главнокомандующий ВСЮР А.И. Деникин и его действия. Армия была травмирована неудачами, искала «козла отпущения» в Деникине и его окружении. И, как водится, искала замену, спасителя. Вариант спасения, который к весне 1920-го стал просматриваться все яснее, да и подбрасывался из-за рубежа, — переговоры с Москвой. Но Деникин совершенно лишен гибкости. Он не намерен сдавать ни одну из своих позиций, считая это твердостью. Он чужд поискам и компромиссам.

А что же Южнорусское правительство? Оно совершенно бессильно, хотя и пытается что-то сделать. В февральской его декларации мы находим пункты о восстановлении русской государственности посредством Учредительного собрания и с опорой, главным образом, на «трудящихся крестьян, казаков и рабочих» (а политика Деникина? — Авт.), передаче земли тем, в чьих руках больше нормы (какой? — Авт.), страховании рабочих и льготах кооперативам1. Но все остается на бумаге: Деникину не до того. Главнокомандующий «свое» правительство игнорирует. Взоры все чаще и чаще останавливаются на фигуре бывшего командующего Кавказской и Добровольческой армии генерал-лейтенанте П.Н. Врангеле и его неизменном спутнике, генерале от кавалерии, бывшем нач-штаба П.Н. Шатилове.

Врангель в это время в Новороссийске. После провалов в Донбассе он не у дел. Н.Н. Шиллинг предлагает ему должность своего помощника по военной части. А генерал-лейтенант А.С. Лукомский, влиятельный английский советник генерал Хольман во время бездарных действий Шиллинга, приведших к сдаче красным Одессы, приходят к выводу, что человеком, способным остановить продвижение красных в Крым, может быть только Врангель. Однако у Главнокомандующего, чувствующего во Врангеле сильного соперника, иное мнение. Между ними и старые счеты. Места в Крыму барону не находится.

Честолюбивый Врангель взбешен. «...Сознавая, что мною воспользоваться не хотят и дела для меня ни в армии, ни в тылу не находится, не желая оставаться связанным службой и тяготясь той сетью лжи, которая беспрестанно плелась вокруг меня, я решил оставить армию»2, — вспоминал он. Отставка принимается. Врангелю разрешено выехать в Крым, где у него дача. Отправив семью в Константинополь, Врангель 31 января прибывает на Севастопольский рейд. О даче он, однако, не вспоминал, предпочитая проживать на пароходе «Александр Михайлович», том самом, на котором приплыл, то есть держаться поближе к событиям. Интерес к опальному полководцу, да еще тесно связанному с Крымом, велик. Он становится очередным «возмутителем спокойствия» в Крыму.

А Крым напоминает большой цыганский табор. Здесь — буржуа, служащие, интеллигенция, люмпены и всякого рода темные личности со всей России. Сюда принесло даже судно из Владивостока с банковскими служащими. Здесь собрались известные русские писатели и поэты: А.Т. Аверченко, В.В. Вересаев, М.А. Волошин, О.Э. Мандельштам, С.Н. Сергеев-Ценский, И.Д. Сургучев, К.А. Тренев, Е.Н. Чириков И.С. Шмелев, И.Г. Эренбург и многие другие. Здесь лучшие русские журналисты, актеры и киноактеры. Здесь очень много духовных лиц. Здесь всевозможные тыловые части. Здесь, наконец, масса дезертиров, а также раненых и выздоравливающих. «В Крыму скопилось огромное количество разрозненных тыловых войск, части управлений, громадное число беженцев. Запуганные, затерянные, потерявшие связь со своими частями и управлениями, не знающие, кого слушаться, они вносили собой хаотический беспорядок»3. И все хотели одного — есть и иметь хоть что-то. «...Крым был наводнен шайками голодных людей, которые жили на средства населения и грабили его. Учета не было никакого, паника была полная. Каждый мечтал только о том, чтобы побольше награбить и сесть на судно или раствориться среди незнакомого населения»4.

Комендант Севастопольской крепости и начальник гарнизона Севастополя генерал-майор В.Ф. Субботин и Таврический губернатор Н.А. Татищев справиться с этим человеческим половодьем не могли никак. Базовые инстинкты множества людей оказались сильнее, чему в немалой степени способствовала разрешенная 23 декабря свободная продажа спиртного. Наверху оказывались, понятно, самые отъявленные и оборотистые. «Идет гражданская война, полная ужасов и крови. Страна разорена — нет земледельческих орудий, одежды, лекарств, нет азбуки для детей. Промышленность и транспорт погибли. Доедаются последние крохи бывших богатств.

Мы в агонии, умираем.

А здесь всевозможные шакалы всевозможных пород рвут последние отрепья с разграбленной, обезнищенной России: спешат вывезти за границу последнее сырье, хлеб, табак и вино, ничего не давая в обмен народу, кроме никому не нужных бумажек», — сокрушался журналист5.

К растаскиванию немногого оставшегося приложили в 1920 году руку не только мелкого пошиба «предприниматели», но и сливки тогдашнего крымского общества — от генерал-майора В.З. Май-Маевского и генерал-лейтенанта В.Л. Покровского до, как ни печально, будущего главы правительства А.В. Кривошеина. У многих офицеров и солдат, прошедших на фронте все круги ада, эта вакханалия не вызывала ничего, кроме озлобления.

Хоть немного смягчить ситуацию могла, как ее тогда называли, «разгрузка» Крыма. Организованная эвакуация началась к середине января. Ответственным за ее проведение был назначен помощник П.Н. Врангеля по гражданской части во времена его командования Добровольческой армией С.Д. Тверской. Эвакуации подлежали раненые, больные, семейства военных и чиновников, лица до 17 и после 43 лет, не годные к военной службе6. Их размещали в лагерях, что были устроены союзниками под Константинополем, на Принцевых островах и в Болгарии. К апрелю с учетом беженцев количество россиян в Турции, Болгарии и Сербии составило 45 тысяч человек (почти половина — офицеры)7.

Десятки тысяч скопившихся в Крыму беженцев нужно было кормить, а по мнению Таврической губернской земской управы, ввиду резкого сокращения осенних посевов Крыму угрожает голод. Зарисовка с натуры: «У пекарен длиннейшие хвосты. Хлеба нет, с каждым днем его все меньше и меньше и вольная (рыночная. — Авт.) цена его все повышается.

Обыватель ропщет. В семьях растерянность. Потому что для трудового люда хлеб в последние дни был чуть ли не единственным источником питания, ввиду невероятного повышения цен на прочие продукты»8. Посевные площади сократились к 1920 году (с начала гражданской войны или с 1914 года? — Авт.) почти наполовину. Крестьяне сеять не желали (реквизиции, арендная плата и пр.), крупные землевладельцы — боялись (отберут). В тяжелом состоянии огородничество, заброшено две трети виноградников, особенно плохо с овцеводством (военные всех цветов любят баранину). Помещики вообще свертывают всякое производство, и «почти вся посевная площадь Крыма перешла в фактическое владение крестьян...» Даже немцы-колонисты стали сокращать хозяйства. «Из групп и слоев населения крепче других держатся болгары, экономически наиболее сильная группа населения»9.

Стремясь поправить положение дел за счет избыточного населения, генерал-майор В.Ф. Субботин постановил 29 декабря: ввести (подобно большевикам) трудовую повинность мужчин от 17 до 45 лет включительно. Привлекаться к несению повинности должны, разъяснял он, «преимущественно люди физически здоровые, трудоспособные и не обремененные как служебными обязанностями, так и делами своей профессии»10. Не исключалось, а даже предполагалось несение повинности буржуазией, которая своим поведением настолько переполнила чашу терпения военных властей, что Н.Н. Шиллинг и Субботин подписали 3 февраля приказ (жесткий по форме, но, откровенно говоря, пустой по содержанию): «Обеспеченные классы населения, укрывающиеся за спинами моих славных бойцов фронта и часто имеющие наглость критиковать действия последнего, не оказывая ему никакой помощи, являются главными преступниками против общего дела борьбы с большевизмом и будут мною привлечены к этой борьбе материально и индивидуально»11.

Разумеется, буржуазия пропустила тирады, как поговаривали, нечистого на руку Шиллинга мимо ушей. Кого нужно — она всегда могла подкупить. А с трудовой повинностью получилось то, чего и следовало ожидать. Брали старше 45 лет, больных, — в подавляющем большинстве евреев; несмотря на то, что в приказе было выделено — «в первую очередь надлежит привлекать состоятельных лиц», — брали служащих, рабочих, даже занятых в оборонном производстве, далее — журналистов, инженеров, студентов... Не трогали только спекулянтов и аферистов. Хватали на улицах, вытаскивали из квартир, вели в участки под вооруженным конвоем. Короче, превратили «трудовую повинность в карательную экспедицию. (...) Так действовали во времена Николая, даже не второго, а первого»12. Обнаруживший «отловленных» и выслушавший их Слащов, рассвирепев, велел немедленно отправить их по домам.

Обращаясь к внутрикрымской политической жизни, прежде всего отметим, что она связана не с именем бесцветного Н.Н. Шиллинга, формального правителя Крыма, запятнавшего себя Одессой, а с колоритной фигурой Слащова.

Генерал-майор Я.А. Слащов предстает в литературе в разных ипостасях — то это жестокий тиран и истязатель, то опять-таки тиран, но при этом чуть ли не карикатурный персонаж. Булгаковский Хлудов далек от реального исторического лица. Нам представляется (речь идет только о первой половине 1920 года), что Слащов был всецело поглощен одной идеей: Крым нужно, а главное, можно защитить. Этой идее он, со всей своей энергией, решительностью, храбростью, громадным уважением, которым пользовался в армии, — подчинил все, часто перегибая, тратя больше, чем, по здравому смыслу, следовало бы. Отсюда — этикетка «Слащов-палач», чуть ли не первый садист в белых войсках. Однако Слащов не был патологически жесток, тем более, не сочетал в себе жестокость с беспринципностью. Репрессии, связанные с его именем, объяснялись именно доминантой: раз они мешают мне делать мое, самое главное, необходимое родине дело — их нужно убрать. Слащов считал, что только он на высоте положения — прочие или бегут, или разлагаются в тылу (кстати, в этом была доля истины). Весь Слащов — в своих знаменитых «суворовских» приказах, над которыми издевались Врангель и другие, но которые столь по-своему замечательны, что их, право, стоило бы издать отдельной книгой. Однако ноша, которую он нес, отстаивая Крым, оказалось слишком тяжела. Здесь кроется часть объяснения странностей Слащова, наркотиков и алкоголя, неврастении и быстрого старения.

Врангель живописал: «Я видел его в последний раз под Ставрополем, он поразил меня тогда своей молодостью и свежестью. Теперь его трудно было узнать. Бледно-землистый, с беззубым ртом и облезлыми волосами, громким ненормальным смехом и беспорядочными порывистыми движениями, он производил впечатление почти потерявшего душевное равновесие человека.

Одет он был в какой-то фантастический костюм — черные с серебряными лампасами брюки, обшитый куньим мехом ментик, низкую папаху «кубанку» и белую бурку.

Перескакивая с одного предмета на другой и неожиданно прерывая рассказ громким смехом, он говорил о тех тяжелых боях, которые довелось ему вести при отходе на Крым, о тех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы собрать и сколотить сбившиеся в Крыму отдельные воинские команды и запасные части разных полков, о том, как крутыми беспощадными мерами удалось ему пресечь в самом корне подготавливавшееся севастопольскими рабочими восстание»13.

По В.А. Оболенскому, «Слащов — жертва гражданской войны. Из этого неглупого, способного, хотя и малокультурного человека она сделала беспардонного авантюриста. Подражая не то Суворову, не то Наполеону, он мечтал об известности и славе. Кокаин, которым он себя дурманил, поддерживал безумные мечты»14.

Однако в чем, в чем, а во властолюбии Слащова, в отличие от того же Врангеля, обвинить нельзя. Слащов не любил решать тыловые вопросы, не разбирался в политике, во многих аспектах гражданской жизни. Но, за неимением достойной кандидатуры, он вынужден был заниматься всем этим. Поэтому период с января по март 1920 года мы по праву можем назвать «слащовским».

А крымскую жизнь продолжали определять собой репрессии. Дабы забить последний гвоздь в сложившийся карательный аппарат, Слащов издал в январе приказ по 3-му армейскому корпусу и войсковым частям Крыма: «...Учредить военно-полевые суды для рассмотрения на месте дел лиц, нарушающих государственный порядок, общественную безопасность и интересы населения, лиц, действующих во вред Добрармии, нарушая приказы Добрармии и приказы, изданные в порядке Верховного управления»15. Представляется, что приказ служил обоснованием учреждения как бы собственного, «параллельного» военно-полевого суда при ставке Слащова в Джанкое, который наводил ужас на все население Крыма.

Главным объектом неутомимых преследований служили, конечно, не прекращающие борьбу в подполье большевики. Так, 4 января (н. ст.) подпольщики, открыв кингстоны, попытались потопить крейсер «Генерал Корнилов», 28 января — подорвали паровоз бронепоезда «Солдат», подожгли и разрушили железнодорожный мост через р. Альму16. В ночь на 22 января (4 февраля) 1920 года был арестован севастопольский горком РКП(б). 9 человек приговорены к смертной казни, которая была исполнена в ночь на 23 января (5 февраля) на крейсере «Генерал Корнилов»17. (Подсудимый М.А. Исдлович оправдан.) Были схвачены и казнены руководители Феодосийского (28 человек во главе с И.А. Назукиным), Керченского, прочих большевистских комитетов.

В марте арестовали членов созданного в январе 1920 года Мусульманского бюро (Татарской секции) при Крымском областном комитете РКП(б) (Амет Мамут-оглу (М. Рефатов), Асан Изет-оглу, Амет Баталов, Мухаметджан Урманов (Урманер), Казамзы Сакаев, Асан Сакаев, Мурат Рашид Асанов, Сеит Ислям, Апаз-оглу, юнкер Абдулла Баличиев, вольноопределяющийся Н.М. Ярко-Аптекман, стражник Ислям Умеров, Е.Л. Жигалина), которое имело «своей целью, — как гласил приказ по добровольческому корпусу от 13 апреля, — путем вооруженного восстания против власти и войск вооруженных сил Юга России изменение установленного на территории Крымского полуострова государственного строя...»18. Ходатайства В.А. Оболенского, С.А. Усова, татарских общественных деятелей А.П. Кутепов оставил без внимания. 21 апреля военно-полевой суд по обвинению в попытке вооруженного переворота приговорил Рефатова, Асанова, Асана Изет-оглу, А. Сакаева, Баличиева и Жигалину к смертной казни через расстрел, Умерова — к «каторжным работам без срока», Баталова, Апаз-оглу, Ярко-Аптекмана — к ссылке в каторжные работы на 8 лет; Урманов и К. Сакаев, по недостатку обвинений, были оправданы19. Правда, есть данные, что Урманов был казнен. Вечером 22 апреля (5 мая) приговор был приведен в исполнение.

Жертвой, как и в предшествовавшем году, мог стать любой. В ночь с 6 на 7 января в Севастополе был убит гласный думы, правый эсер И.Е. Марков, известный и как убежденнейший противник большевизма, и как человек, спасший жизнь нескольким офицерам и генералу Мочульскому в дни красного террора. В январе был предан суду начальник севастопольского сухопутного контрразведывательного управления С.И. Руцинский. Он обвинялся в том, что служил в Красной армии, а затем стал большевистским агентом в контрразведке, подделав документы на имя полковника русской армии. Несмотря на столь жуткие обвинения, после 6-часового разбирательства Руцинский был оправдан20.

И вдруг в водовороте военных неудач, разочарований и озлобления, полного нравственного падения верхов и разгула насилия над населением в ночь на 22 января (ст. ст.) вспыхивает так называемый бунт капитана Орлова.

Н.И. Орлов яростно выступал против злоупотреблений начальства (возможно, в этом сказывался и своеобразный комплекс неполноценности, проистекавший из «всего лишь» капитанского звания). Храбрец, однако, согласно Слащову — «неудачник, за время войны не подвинувшийся выше капитана, но со страшным самолюбием и самомнением»21. А также, добавим, — наивностью и простодушием, что очень заметно по его многочисленным воззваниям. Орловым, как нам представляется, владели еще два сливающиеся воедино чувства: справедливости и сохранения в чистоте риз белого движения.

В конце декабря Слащов посылает близкого ему князя С.Г. Романовского, герцога Лейхтенбергского, члена семьи царствующего дома, в Симферополь для «заведывания корпусным тылом и формированиями»22. Здесь герцог знакомится с Орловым. Капитан начинает сбивать из отирающихся в тылу вояк Крымский добровольческий полк. Слащов благоволит к Орлову, помогает, чем может, и к концу января полк налицо и насчитывает уже 1500 человек.

Что было неизвестно Слащову: Орлов вел переговоры — с информационной целью, пишет знаток событий23, — с большевиками. Обе стороны стремились прощупать друг друга. Капитан, демонстрируя политическую безграмотность, дает себе загадочную характеристику: он правее левых эсеров, но левее правых эсеров. В Симферополе уже открыто поговаривают о захвате власти, но, как ни странно, до Слащова эти разговоры не доходят. Большевикам нужно от Орлова пока одно: освободить политзаключенных (в симферопольской тюрьме их более ста).

22 января Орлов получает от Слащова приказ: выступить на фронт. Вместо этого он, распропагандировав часть полка, действуя якобы от имени Слащова, без сопротивления захватывает Симферополь. Располагавшиеся в городе запасные части и немецко-татарский отряд лейтенанта Гомейера, формировавшийся параллельно с орловским, объявляют нейтралитет.

Орлов арестовал губернатора Н.А. Татищева, В.Ф. Субботина, должностных лиц, известных своими злоупотреблениями, начальника штаба войск Новороссии В.В. Чернавина, начальника гражданской части при Н.Н. Шиллинге Брянского. Политзаключенных он, однако, не освободил, и большевики к Орлову охладели.

Кратко программу Орлова можно представить так: «Генералы нас предают красным, они не способны спасти положение. Долой их. Станем вместо них и поведем борьбу»24. Таким образом, это был своеобразный бунт младшего офицерства против комсостава, сочтенного разложившимся и недееспособным. (Особенную ненависть вызывали фигуры Май-Маевского и Шиллинга.)

Кто окружал Н.И. Орлова и на кого он опирался? Были в его отряде и «легальные дезертиры», и лица темные, авантюрного склада, и, видимо, просто алкавшие справедливости. Об иных, кроме Орлова, вожаках движения литература почти умалчивает. Мы выделим поручика Динцера — «идеолога Орловского движения», как сформулирует позже Симферопольская прокуратура, решительного поручика Серебрякова, настаивавшего на расстреле арестованных, как бы заместителя Орлова Дубинина, расстрелянного Слащовым.

Из своего штаба в гостинице «Европейской» «начальник гарнизона г. Симферополя» Орлов рассылает свои многочисленные воззвания, отпечатанные типографским способом. Любопытно одно из них, подписанное «Офицеры: Марковцы, Корниловцы, Дроздовцы и Симферопольцы отрядов Капитана Орлова». (По всей видимости, среди орловцев был не только личный состав его полка.) Воззвание клеймит «преступное и недостойное поведение ген. Май-Маевского», «подлость ген. Шиллинга» и, во имя борьбы с «коммунистами и большевиками», «красным насилием», обращается к «молодому офицерству, казакам и солдатам» и даже, отчасти, к «гнилой интеллигенции» (!) с призывом не противодействовать орловцам и вступать в их ряды.

В этих документах встречаются и призывы социально-политического толка. Например: «Молодые офицеры, глубоко любящие свою Родину, решили призвать всех к порядку! Все для фронта и для успеха борьбы с коммунистами, а для этого нужен крепкий тыл. Крестьяне и рабочие должны получить немедленно землю и хлеб! (...) Необходимы гарантии законности действий граждан от произвола чрезвычаек (и) контр-разведок»25. Лозунг «Земля — крестьянам, хлеб — рабочим!» становится «ходовым» в орловском движении.

Читая эти листовки, вряд ли назовешь Орлова авантюристом, как повелось с легкой руки Врангеля и других. Он знал, что делал. Недаром Слащов констатировал: «Орловщина была серьезным движением, с которым пришлось очень и очень считаться. Одесская эвакуация Шиллинга дала ей твердую почву»26. Орлову многие — иные и открыто, как в Севастополе, — сочувствовали в армии. К нему с явной симпатией относилось население, вначале, не имея никакой информации, гадавшее, кто же он: большевик, махновец, сторонник Врангеля? «Сведения о политическом настроении города Евпатории», социологическая, как бы мы сказали сейчас, сводка, составленная командиром городской стражи полковником Бертгольдтом, фиксирует: «...Для большинства Орлов — безусловно — честный парень, но «чересчур горячая голова»; для некоторых, правда, немногих — «опьяненный властью авантюрист и фантазер», который не побрезгует ролью «Добровольческого Махно»... (...) В широких кругах населения гор. Евпатории к капитану Орлову относятся, безусловно, сочувственно; в частности, рабочие круги считают движение, возглавляемое капитаном Орловым, глубоко демократичным... Преобладающее мнение таково, что только будущее покажет, был ли переворот капитана Орлова «авантюрой» или последней вспышкой угасающего патриотизма русского офицерства»27. И если бы не Слащов, со всем своим громадным, пусть и негативным, авторитетом для крымского общества, силой влияния — для армии, и решительностью, — еще неизвестно, как повернулось бы дело...

А Слащов, на чье содействие так рассчитывал Орлов, по-прежнему действовал, руководствуясь принципом: надежный тыл — опора фронта. Он задержал у себя посланца Орлова герцога Лейхтенбергского и отбил 24 января телеграмму: «Приказываю всем должностным лицам и прочим гражданам России в случае обнаружения в их районе предателя Орлова или его присных доставить их ко мне живыми или мертвыми. Заранее объявляю, что расстреляю всех действующих с Орловым». 27 января он телеграфирует еще более резко, в своем стиле: «Отряду, забывшему совесть и долг службы и ушедшему под командой Орлова, на все предложения могу ответить только: 1) Орлов изменник долгу. 2) Орлов по телефону меня нагло обманывал (обещая подчиниться. — Авт.). 3. Орлову я предложил приехать ко мне, тогда гарантировал ему жизнь. 4) Это не было исполнено. 5) Обманутые ко мне! 6) Орлову не поверю и повешу»28.

Слащов не стал выдвигать против Орлова крупных сил, опасаясь оголить фронт. Он отправился в Симферополь сам. Из Севастополя двинулись два бронепоезда (один офицерский, во главе с Май-Маевским). Орлов, освободив арестованных им, ушел 24 января из Симферополя на юг с отрядом в 150 человек29 (по другим данным, в 70—90 человек30) и кассой местного банка в 2 миллиона рублей (впоследствии та же участь постигнет казначейства Ялты и Алушты). Большинство оставило его, узнав о позиции Слащова. Был арестован брат капитана, поручик Орлов, делопроизводитель его штаба. Признав свое бессилие, 7 февраля ушел в отставку Субботин. Его сменил генерал-лейтенант А.Ф. Турбин. Орлов, между тем, подошел к Ялте. Самодур В.Л. Покровский пытался организовать «сопротивление». Всех подряд, вплоть до гимназистов, ловили на улицах, вооружали чем попало и загоняли в окопы (среди них оказался певец Л.В. Собинов, который, проведя ночь в окопах, потерял голос). Разумеется, что это воинство без единого выстрела пропустило Орлова в город. Прибывшая на транспорте «Колхида» тыловая команда отнеслась к Орлову дружески, мало того, потом распространяла в Севастополе его листовки. Кое-кого Орлов арестовал, в том числе случившегося в Ялте английского полковника и самого Покровского, но вскоре отпустил, правда, пригрозив перед этим Покровскому повешением.

Наконец появился приказ Главнокомандующего с требованием Орлову немедленно отправиться на фронт, дабы загладить свою вину. В то же время, косвенно признавая известную правоту его поступка, Деникин приказал назначить комиссию для расследования причин, вызвавших смуту. Такая комиссия под началом генерал-лейтенанта, члена Главного военного и военно-морского суда А.С. Макаренко была назначена. Генерал-лейтенант, как честный человек, хорошо поработав, представил доклад, в котором сухим тоном служивого человека нарисовал картину вопиющих мародерства, реквизиции, грабежей и прочих злоупотреблений, испытав которые «население начало втайне вздыхать по большевикам»31. У нас нет данных, свидетельствующих о том, что П.Н. Врангель дал ход этому делу.

При посредничестве эсера Ф.И. Баткина Орлов 10 февраля сдался и с нерасформированным своим отрядом отбыл на фронт. Генерал-лейтенант Н.Н. Шиллинг разразился по поводу сдачи Орлова приказом от 10 февраля, где говорил о «возмутительной разрухе тыла, преступной небрежности и интригах отдельных должностных лиц». Часть представителей власти уже заменена, — сообщалось в приказе32. Так что какие-то последствия орловский бунт все-таки имел.

18 февраля в Симферополе «1 Добровольческий полк под командой кап. Орлова участвовал в торжественном параде. Парад принимал ген. Слащев, оставшийся весьма довольным состоянием части и сказавший Орлову: "Не буду вас долго задерживать. Для вас у меня только два слова, которые, я знаю, вам дороже всего: «родина и дисциплина»"»33.

3 марта (ст. ст.) Орлов показал, насколько ему дорога дисциплина. Он снял отряд в 500 человек с фронта и повел его на Симферополь. Для Слащова это было уже слишком. Он отправил в погоню полк 9-й Кавказской дивизии (400 шашек) с 8 орудиями и 100 шашками конвоя, двумя бронепоездами, летчиками для разведки и собственный поезд. Орловцы были рассеяны. Из взятых в плен 16 человек по приказу Слащова расстреляли (во главе с поручиком князем Бебутовым)34. «Приговоренные к смерти военно-полевым судом, они были положены в ряд, лицами вниз, на платформе станции Джанкой и расстреляны в затылок. Трупы их для острастки оставшихся в живых товарищей целый день лежали в рядах на платформе»35. Сам капитан и 20—30 человек сумели спастись и бежали в горы. В воззвании подпольного большевистского Крымского областного военно-революционного комитета заявлялось, что «Орлов бандит, авантюрист и такая же золотопогонная сволочь, как и все добровольцы, а если вы не послушаетесь нас и не бросите отряд этого разбойника, то с вами будет поступлено со всей жестокостью условий военного времени»36.

Отряд Орлова оказался теперь «зеленым» и действовал весь врангелевский период, базируясь у Козьмо-Демьяновского монастыря. Время от времени Орлов наезжал в Симферополь, где таилась его агентура37. После взятия Крыма советскими войсками он явился в особый отдел фронта и предложил свои услуги по борьбе с бандитизмом. Его просьба была удовлетворена. Однако поступил донос от симферопольских большевиков, и Орлов в декабре 1920 года был расстрелян вместе с братом Борисом.

«"Бунт" капитана Н. Орлова вошел в истории Белого Движения позорной страницей: начатый по мысли Орлова с благой целью, превратился в авантюру, и в результате чего пуля чекиста бесславно окончила жизнь честного и доблестного в свое время офицера, пошедшего по скользкому, неправильному пути», — констатировал хорошо знавший Орлова с детских лет В.В. Амельдингер38.

Наделавшая столько шума орловская «эпопея» стала одним из признаков загнивания добровольческого движения. Аналогов орловского феномена в истории гражданской войны мы не знаем.

«Орловщина», о чем историки не писали, имела свое ответвление, связанное с именем крестьянина Афанасия Васильевича Петляка. Судя по выводам следствия, которое, кстати, производил председатель комиссии по расследованию выступления Орлова генерал-майор И.Л. Николаев, крестьянин Евпаторийского уезда А.В. Петляк «показал, что он состоит в отряде капитана Орлова, поручившего ему вербовать в Евпаторийском уезде добровольцев и дезертиров для борьбы с большевиками, что с этой целью он, Петляк, ездил по деревням и селам, призывая записываться в его отряд». Насколько реален тесный контакт кадрового офицера Орлова с крестьянином Петляком, судить мы не можем, но вероятность его допускаем, тем более что в некоторых из своих воззваний орловцы выдвигали крестьянский вопрос.

Петляк выступал перед населением уезда в качестве предводителя «Второго отряда народной армии (выделено нами. Сам Орлов при этом именовался Начальником добровольческих отрядов Крыма. — Авт.) движения Орлова». Ему удалось собрать только 25 человек.

Сохранились отпечатанные типографским способом листовки Петляка. Самая лапидарная из них названа «Программой»:

«1) Да здравствует Всероссийское Учредительное Собрание и окончание кровопролития. 2) Каждый хозяин плодов своего труда. 3) Земля трудовому народу и государству. 4) Борьба с врагом-грабителем.

Итак, борьба с грабителем, а всем остальным простираем широкие объятия.

А.В. Петляк».

Вычленим главные идеи: протест против гражданской войны, призыв к народовластию, государство на трудовых принципах, ненависть ко всевозможным реквизиторам плодов чужого труда и борьба с ними. Ключевой термин «враг-грабитель», как видно из другого документа Петляка, подразумевал и «комиссаров», и белогвардейцев (но не всех, а именно грабителей): «...Назовем одного врага — грабителем, потому, что какие у него идеи не были бы, а раз он грабит и проповедует грабеж, то есть он враг честного народа. Потому что грабеж и разгром не приносят никому пользы и так, кто бы он ни был, правый или левый, нам все равно, пощады не будет».

Для нас особенно важно в движении А.В. Петляка, каким бы мизерным по масштабам оно ни казалось, именно это отчетливое проявление психологии крестьянина-труженика, чуждого как призывам типа «грабь награбленное», так и грабежу мирного, по самой сути своей, человека со стороны власть и силу имущих по «праву» привилегий.

Сильно звучит и столь наивная, казалось бы, в огне гражданской войны, где «брода нет», апелляция к заветам Спасителя, антагонистичная воинственным призывам иных иерархов: «Оправдаем слова Христа, который сказал «Настанет время, когда я приду к Вам, вселюсь в вас и буду вашим Богом и Вы моим народом», т. е. настанет час, когда народ сознает правду и сольется в одно и выберет себе Народное, т. е. Учредительное Собрание, которое будет править по воле народа».

И не следует удивляться тому, что «Петляк сочувствием не пользовался (хотя это резюме делается противной стороной, возможно, в реальности было иначе. — Авт.), и жители относились к нему недоверчиво, почему в состав отряда к нему добровольно не шли, а он пополнял свой отряд разоруженными воинскими чинами команд этапных Комендантов и чинов Стражи, увлекаемых с собой под угрозой...»39 Ибо Петляк столкнулся с тем самым менталитетом крымского крестьянина, к тому же замордованного добровольцами, глашатаем которого он же и выступал! Крестьянина, желающего только мирно и спокойно трудиться на своей земле. Петляк видел идеал в ненасильственном мире, этаком большом всенародном «общино-государстве», но достичь его пытался насилием.

Тем не менее, никаких вооруженных нападений за петляковцами не числилось. И все же 22 февраля (ст. ст.) для ликвидации отряда Петляка была отряжена конная команда под началом поручика Ракова в составе двух младших офицеров, 34 всадников и двух пулеметов с приданными четырьмя офицерами и двумя вольноопределяющимися. 24 февраля деревня Б(о)араган (ныне не существует), где расположились петляковцы, была окружена и 22 (21) человека схвачено. Самого Петляка и его соратника Грекова определили в симферопольскую тюрьму, где и велось дознание. Его результаты нам неведомы. Судя по тому, что имя Петляка далее нигде не встречается, они однозначны.

Смена В.Ф. Субботина А.Ф. Турбиным на посту командующего Севастопольской крепостью и гарнизоном походила вначале как будто на потепление и породила большие надежды. Генерал-лейтенант Турбин выступил с заявлением о необходимости связи властей с общественностью и приступил к осмотру тюрем, которые произвели на него, по его же словам, ужасное впечатление. Из 327 узников севастопольской тюрьмы более 30 было освобождено, улучшены питание и условия содержания. 5 февраля на свободу вышел Н.Л. Канторович, 14-го — В.А. Могилевский. Прокатилась волна отставок, были заменены некоторые одиозные в глазах крымчан чиновные фигуры. И сразу же, как бы в преддверии весны, запахло в воздухе мечтами о гражданском правлении.

«Ген. Турбин не убоялся мужественно заявить, что политика прежней власти по отношению к городскому самоуправлению была недопустима. Прекрасно. Но пусть же новая власть не ограничится порицанием прежней власти, а покажет на деле, что голос представителей населения отныне для нее не звук пустой... — призывал известный в Крыму публицист. — Только фактическое проведение в жизнь свободы собраний и неприкосновенности личности даст обществу и его представителям возможность перестать чувствовать себя, как в осажденном лагере»40.

Один из социал-демократических лидеров, товарищ городского головы Севастополя И.С. Пивоваров призвал через прессу отменить цензуру, прекратить материальное и моральное поощрение реакционной печати, покончить с арестами «по подозрению в большевизме», по доносам, по мотивам сведения личных счетов, с преследованием рабочих организаций41. Все вдруг заговорили о выборах в законодательную комиссию, не только о политических, но и социальных реформах, ибо отсутствием последних, как справедливо отмечал Канторович, убиваются гарантии окончания гражданской войны.

Но ведь гражданское правление как будто существовало — в лице Южнорусского правительства, — и положение о законодательной комиссии оно разработало. Однако практика Южнорусской власти была подвергнута крымской общественностью беспощадной критике: власть недемократична, раз; представителей Крыма там нет, два; рабочие устранены от выборов, три — и т. д. По словам В.А. Оболенского, «положение этого правительства, состоящего в большинстве из честных, дельных и прогрессивных людей, но правительства, совершенно чуждого населению, с ненадежным административным аппаратом и окруженного враждебной стихией, было поистине трагичным. Это даже не была слабая власть, а просто власть, висящая в воздухе...»42 Тем не менее, никакие «самостийные» варианты в духе М.А. Сулькевича не обсуждались. «Так как Таврический полуостров является ныне составной частью южной полосы России... возможность повторения здесь экспериментов с организацией самостоятельного «государственного образования» совершенно отпала...»43

Меж тем, отсутствие каких-либо надежд на Южнорусскую власть командование ВСЮР блестяще оправдало. 11 марта (ст. ст.) правительство прибыло в Севастополь. А 17 марта было распущено, после чего большинству его членов ничего не оставалось, как эмигрировать в Константинополь, что они и сделали. Приказом Главнокомандующего бывшему министру финансов Временного правительства М.В. Бернацкому поручалось организовать упрощенное и сокращенное численно деловое учреждение, а местную власть Крыма преобразовать, привлекши к участию в ней избранных представителей. При этом «общее направление внешней и внутренней политики остается незыблемым»44.

Теперь о пресловутых выборах в законодательную комиссию. В.А. Оболенский так рассказывает о произошедшем. Еще в декабре А.И. Деникин заговорил с ним «о подготовлявшемся созыве не то парламента, не то земского собора». Когда в январе Таврический губернатор получил телеграмму с изложением системы выборов в данное учреждение, то понял ее не как проект, а как распоряжение о производстве этих выборов, которые и были назначены. На губернском избирательном съезде представителей земских управ и кооперативов 16 февраля, который проходил под председательством Оболенского, тот выступил с докладом о необходимости «временного автономного устройства Крыма»: «Мотивы мои были двоякие: во-первых, большая часть территорий, оставшихся под управлением генерала Деникина, состояла из автономных казачьих областей, и в новом парламенте большинство должно было принадлежать казакам. Создавалось, таким образом, какое-то архитектурно нелепое конфедеративное государство, в котором Крым становился чем-то вроде колонии. Являлось опасение, что при преобладающем влиянии в парламенте и в правительстве казаков, проникнутых специфическим казачьим патриотизмом, интересы Крыма могут основательно пострадать.

Кроме того, опыт всего пережитого категорически подсказывал необходимость общей децентрализации управления. Само собой разумеется, что, настаивая на автономных правах для Крыма, я имел в виду получить эти права свыше, сделав представление генералу Деникину. Мысль моя вызывала единодушное сочувствие всех собравшихся, но местные лидеры эсеров предложили, не дожидаясь разрешения сверху, объявить явочным порядком наличный съезд постоянным учреждением, включив в него для установления связи с рабочими представителей профессиональных союзов». Оболенский возражал и отказался быть избранным в создаваемый орган («парламент»). По его мнению, предлагался «суррогат совета рабочих и солдатских депутатов почти на самом фронте». «По-видимому, это была просто революционная отрыжка у ничему не научившихся людей, которые не понимали, что широкие слои населения, уставшие от революции и гражданской войны, их не поддержат и что вся эта затея превратится в смешной фарс, если большевики, имевшие влияние в некоторых профессиональных союзах, не превратят его в трагедию». Однако данное предложение прошло большинством голосов. Избирательный съезд выделил из своего состава некий «комитет»: В.С. Елпатьевский, Д.Г. Аметов, А.В. Фосс, М. Хайрутдинов, А.И. Кузнецов, Головко.

На заседании Севастопольской и Балаклавской дум 17 февраля выяснилось, что социалистический блок отказывается, а демократический — воздерживается от участия в выборах. Поэтому большинством голосов думы решают: отказ. Того же числа состоялось собрание городских дум Симферополя, Бахчисарая и Карасубазара, где В.А. Оболенский и П.С. Бобровский выступили с докладами о крымской автономии. «Здесь наши точки зрения были одобрены огромным большинством, и мы были избраны членами парламента, увы, существовавшего лишь в проекте...»45. Здесь оптимизма было поболее, поэтому выработали своеобразный наказ чаемому законодательному собранию: 1) найти «приемлемые для демократии... пути к прекращению гражданской войны... вконец разорившей Россию и питающей все худшие элементы населения»; 2) источником власти должна быть не диктатура, а «воля народа»; 3) «управлению должно быть чуждо чувство мести к инакомыслящим, отсюда признание необходимости политической амнистии»; 4) местное самоуправление на базе законодательства Временного правительства; 5) «восстановление народного хозяйства», невозможное без передачи земли трудовому крестьянству; 6) благоприятное решение вопроса о рабочих и интеллигенции, «гибель которой равносильна гибели культур»; 7) «немедленное введение в Крыму автономного устройства» (выделено нами. — Авт.); 8) национально-персональная автономия (то есть самоидентификация и культурное обустройство всех национальных групп Крыма — Авт.)46.

Это, без сомнения, один из лучших политических программных документов, когда-либо (не только в период гражданской войны) появлявшихся в пределах Крыма. Но реальная история, увы, предпочла не прямую дорогу, а обочины, ухабы и рвы.

Крымские татары. К описываемому времени в мусульманской среде определилось два течения: сепаратисты и автономисты («Миллет», сторонники федеративной связи с Россией). В целом же татарский актив склонялся к отказу от участия в общих выборах, требуя созыва татарского национального парламента.

И все закончилось фарсом: оказалось, что там, где выборы состоялись, — они прошли по недоразумению, поскольку избирательный закон еще не был утвержден.

«Оттепель», как и следовало ожидать, длилась считаные дни. 18 февраля грянул гром. По прямому приказу Я.А. Слащова и по обвинению в стремлении к захвату власти в Севастополе были задержаны: с.-д. В.А. Могилевский, председатель Крымпрофа и севастопольского совета профсоюзов с.-д. Н.Л. Канторович, товарищ городского головы с.-д. И.С. Пивоваров, гласный думы с.-р. А.В. Некрасов, товарищ председателя союза торгово-промышленных служащих М.А. Пескин. Их увезли в самое страшное место Крыма — Джанкой. «Либерал» Турбин лицемерно заявил, что имеются, дескать, доказательства деятельности большевистского характера данных лиц и выпадов их против Добрармии47. Севастопольский городской голова Я.Н. Перепелкин вместе с членами городской думы поспешил к Слащову, ходатайствуя за задержанных, но успеха не добился. Тогда он дал телеграмму в Симферополь

В.А. Оболенскому, прося поддержки. Спустя несколько часов Слащов не без участия Оболенского милостиво согласился «простить виновных» при условиях: первое, сохранения спокойствия в городе до 1 марта и, второе, предоставления текстов речей в думе для предварительного просмотра (!). Всех отпустили 19-го числа.

Непосредственно во время прений на думском собрании Слащов прислал за В.А. Оболенским автомобиль и пригласил прибыть на станцию Джанкой. В вагоне, где размещался штаб, председатель Таврической губернской земской управы увидел «сидевшую на диване перед столом, заставленным недопитыми стаканами и с залитою красным вином скатертью довольно миловидную, скромно одетую женщину. Это был знаменитый слащовский казачок «Варинька», верная спутница всех его походов, на которой он впоследствии женился». Слащов принял Оболенского в своем купе, где находилась большая клетка с попугаем, крушащим орехи, и «с тоном милостивого монарха, подбодрявшего ошеломленного его величием подданного», поинтересовался происходящим на думском собрании и решениями избирательного съезда. Оболенский сумел убедить Слащова, что проект автономии Крыма не является сепаратизмом, и пригласил участвовать в работе «комитета», справедливо считая это учреждение мертворожденным.

Слащов (равно как губернатор) счел для себя возможным, при всей нелюбви к тыловой «мерзости», посетить заседание сего «комитета» 20 февраля. На него явилось только человек 15, проживающих в Симферополе, ибо из других мест «проезжать за свой счет никому не было охоты». По словам В.А. Оболенского, «Слащов был слегка выпивши, но обратился к собранию с довольно связной и неглупой речью приблизительно следующего содержания: армия, которой он командует, не обычная дисциплинированная армия нормального времени, это армия «революционная», легко возбудимая, способная при подъеме настроения на геройские поступки, но подверженная также унынию и панике. Для такой армии особенно важно спокойствие в тылу, ибо каждое волнение в тылу влияет на ее настроение. К собранию он обратился с просьбой повлиять на спокойствие тыла и тем помочь армии исполнить свой долг».

Далее, «произнеся эту речь, Слащов расположился за столом и, развалившись в небрежной позе, почти лежа на столе, стал попыхивать трубочкой, пуская из нее густые клубы дыма»48. На выступления о необходимости амнистии, установления контроля общественности над действиями администрации, воссоздании органов самоуправления в прежнем составе, разрешении земельного вопроса и проч. он отвечал в обычной своей манере, что «желает соглашения с общественностью, но находит, что в настоящее время не может быть гласности (выделено нами. Сравните с названием его собственного труда «Требую суда общества и гласности». — Авт.) и появления в печати сведений, которые волновали бы фронт. При современных условиях власть в Крыму должна быть единая (то есть диктатура. — Авт.), и только при отдалении фронта может быть организована общественная власть». И, в качестве популистского довеска: я послал телеграмму Деникину, «что урожай должен быть предоставлен тому, кто обрабатывает землю». Карательный отряд переводится из тыла на фронт. Идет расследование злоупотреблений49.

На этом идея крымского парламентаризма и заглохла.

Прошло несколько дней, ситуация вновь обострилась. Сначала — перестрелка между подпольщиками из штаба севастопольских коммунистов и контрразведчиками в ночь на 19 февраля. Подпольщики сумели уйти, а 36 рабочих были схвачены. Из первых десяти арестованных трое были приговорены военно-полевым судом к смертной казни, двое — к 10 годам каторги и пятеро оправданы. Однако все десятеро, плюс присоединенные к ним четыре человека, были увезены в Джанкой и там расстреляны. Ответ Слащова профсоюзам отдает цинизмом: «К несчастью, вы послали телеграмму мне 13 сего марта, указанные в вашей телеграмме лица расстреляны по приговору военно-полевого суда, утвержденного мною, в ночь с 11 на 12 марта. Требую от вас в будущем, если вы имеете какие-нибудь данные для заступничества, обращаться ко мне своевременно, а в данном случае вы совершили преступление» (выделено нами. Слов для комментария нет. — Авт.). Оказались безуспешными и попытки бывшего главы Южнорусского правительства Н.М. Мельникова по телеграфу уповать на «законные гарантии» и уговорить Слащова «не допустить чего-либо неправомерного...» Тот ответил: «...Предатели России живыми не останутся. Фронт будет диктовать тылу, а не тыл фронту.

10 прохвостов вчера расстреляны по приговору военно-полевого суда... Считаю, что только потому в России у нас удержался еще Крым, что я расстреливаю подлецов... Всегда буду считать своей обязанностью, покуда командую от имени войск, не разрешать тылу диктовать фронту и проведу свою мысль во что бы то ни стало»50.

И в тот же день, в ответ на статьи газеты «Юг» — «Вторжение в судебную сферу», «Дело десяти», «Вмешательство рабочих», «Генералу Слащеву», которые Слащов читал и которые ясно давали понять, каково мнение рабочих, генерал-майор с удовлетворением телеграфирует: «Утвердил приговор о расстреле предателей»51.

Для объективности дадим слово самому Слащову, считая, что он кривит душой: «Арестовано было 14 «главарей» и им предъявлено обвинение в заговоре против «государственной» власти, улики все были налицо: «главари» захвачены были при помощи провокатора в указанный момент с поличным. (...) Начальник контрразведки волновался: рушится с освобождением последних не только вся агентурная сеть, но и выступление (то есть восстание. — Авт.) состоится. (...) Следует отметить, что ни одна рабочая организация, как это делалось раньше, не обратилась с заступничеством за приговоренных. Единственно, кто это сделал, и то после казни, — это Мельников, «премьер-министр» Деникина...»52

Несмотря на жестокие меры, Крым будоражит. 26 февраля начинается забастовка на Севморзаводе с требованием 100% надбавки к зарплате. В ответ 4 марта завод был закрыт «на неопределенное время», затем закрыт и порт; 36 человек арестовано. 10 марта как будто достигли компромисса (прибавка в 75%), и 11-го завод возобновил работу. Но тут происходит «расстрел десяти» (четырнадцати), возмутивший рабочий Крым. 2 марта вспыхнула очередная забастовка, на сей раз — протеста. 14 марта она стала всеобщей и перекинулась на другие города Крыма. Политические требования смешивались с экономическими: от освобождения арестованных до выплаты задержанной с января зарплаты служащим Евпатории. Слащов объявил 14 марта осадное положение по всему Крыму, применив все средства, чтобы подавить забастовку.

Из «Обращения рабочих завода и порта» Слащову: «(...) Рабочие портового завода понимают этот чудовищный акт (расстрел. — Авт.) как вызов рабочему классу. Принимая этот вызов, рабочие заявляют, что они никогда с подобным актом, как и с чрезвычайками, примириться не могут и будут вести с ними самую решительную борьбу.

Кроме того, рабочие заявляют: может быть, Крыму будет суждено вновь пережить ужас чрезвычаек (мы еще вспомним эти слова. — Авт.), и тогда у нас, рабочих, до сих пор успешно боровшихся с чрезвычайками в Севастополе, будет выбита из рук, действиями нынешних властей, возможность спасти жизнь многих.

И пусть это будет на совести тех, кто творит сейчас произвол и главным образом на вашей совести, генерал»53.

Рабочие прекрасно понимали то, чего не понимал Слащов и ему подобные: если красный террор порождает белый, то белый, в свою очередь, с неменьшим «успехом» порождает красный. Круг замыкается.

Несмотря на репрессии, в подполье продолжали борьбу большевики, взявшие курс на вооруженное восстание. С января в лесах действует Альминский партизанский отряд, 25 февраля (н. ст.) партизаны попытались взорвать мост через Альму, повредили рельсы и подожгли шпальную клетку в середине моста. Следующая попытка взрыва моста предпринята 10 марта (н. ст.). С конца февраля — начала марта возникают партизанские отряды в районе Феодосии, Карасубазара, в д. Тавель (с. Краснолесье Симферопольского района) создан отряд, действующий в основном в районе Симферополь — Алушта. 11 марта (н. ст.) комсомольцы-подпольщики захватили типографию «Рекорд» в Симферополе и отпечатали здесь тысячу экземпляров листовки, посвященной годовщине Февральской революции, 13 марта боевая дружина комсомольцев напала на первый полицейский участок в Симферополе, обезоружила охрану и освободила 20 политзаключенных54.

Тем временем «наверху» с появлением П.Н. Врангеля развернулась ожесточенная борьба за власть. Барон стремился свалить Шиллинга (вплоть до ареста), чье имя стало в армии пугалом, но за которым стоял Главнокомандующий, и готовил атаку на самого Деникина. Он сумел обеспечить себе поддержку влиятельных общественных деятелей во главе с сенатором и будущим начальником Управления земледелия и землеустройства Г.В. Глинкой и духовенства, пастырем которого был чрезвычайно активный, хотя и несколько эксцентричный епископ Севастопольский Вениамин (И.А. Федченков).

8 февраля Деникин отдал приказ коменданту Севастопольской крепости об увольнении со службы А.С. Лукомского, П.Н. Врангеля и П.Н. Шатилова, а также командующего флотом вице-адмирала Д.В. Ненюкова и его начштаба А.Д. Бубнова. Попытка Деникина заменить Шиллинга В.Л. Покровским, имевшим самую скверную репутацию и подтверждавшим ее на каждом шагу, вызвала на сей раз бурную ответную реакцию Слащова, заявившего, что если подобное произойдет, он немедленно оставит свой пост. Лишиться Слащова Деникин не мог, поэтому назначение Покровского не состоялось.

В конце февраля Врангель покинул Севастополь и обосновался в стенах посольства в Константинополе, написав и размножив перед этим обширный «памфлет» с изобличениями Деникина и обрисовкой собственного впечатляющего портрета, портрета человека, всегда принимавшего правильные решения. 13—14 марта агония ВСЮР завершилась новороссийским исходом.

В шоковое состояние повергла командование белых нота Великобритании от 2 апреля (н. ст.) 1920 года. «...Продолжение гражданской войны в России, — говорилось в ноте, — представляет собой, в общей сложности, наиболее озабочивающий фактор в настоящем положении Европы». Предлагалось начать переговоры с Советской Россией, имея в виду добиться амнистии личному составу ВСЮР. Инициативу готова была взять на себя британская сторона. Если генерал Деникин продолжит «явно безнадежную борьбу», «Британское Правительство сочло бы себя обязанным отказаться от какой бы то ни было ответственности за этот шаг и прекратить в будущем всякую поддержку или помощь, какого бы то ни было характера, генералу Деникину»55. Врангель ознакомился с содержанием ноты ранее других руководителей, во всяком случае, к 21 марта оно ему было известно.

А на 21-е Главнокомандующий назначил прибытие в Севастополь для проведения военного совета всего командного состава ВСЮР. Утром 22 марта Врангель был в Севастополе. Выяснилось, что под предлогом недопущения прецедента выборного начала в управлении войсками собравшиеся настаивают на назначении Главнокомандующим своего преемника. Последний против и стоит на своем твердо. Слащов и представители Крымского корпуса под предлогом военной надобности убыли на позиции.

Совет начал работу днем 22 марта (4 апреля). Председательствовал А.М. Драгомиров. Врангель, пребывая в глубоко пессимистическом настроении и совершенно не веря в успех борьбы, как признается он сам в мемуарах, покинул совет и отправился за утешением к епископу Вениамину. Тем временем совет единогласно высказался за Врангеля как преемника Главнокомандующего.

Венцом совещания стали два документа. Приводим их:

«§ 1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооруженными силами Юга России.

§ 2. Всем шедшим честно со мною в тяжкой борьбе — низкий поклон.

Господи, дай победу армии и спаси Россию.

Генерал Деникин»56.

«Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с ней чашу унижения. Черпая силы в поддержке моих старых соратников, я соглашаюсь принять должность Главнокомандующего.

Генерал-лейтенант Барон П. Врангель

22-го марта 1920 года»57.

История добровольчества оборвалась на трагической ноте.

Примечания

1. Крымская Мысль (Феодосия). — 1920. — 4 марта.

2. Врангель П.Н. Указ. соч. — Ч. I. — С. 501.

3. Там же. — С. 502.

4. Слащов-Крымский Я.А. Указ. соч. — С. 44.

5. Киселев М. Расхищение России // Крымская Мысль. — 1920. — 31 янв.

6. Крымский Вестник. — 1920. — 19 янв. (1 февр.).

7. Ипполитов С.С., Карпенко С.В., Пивовар Е.И. Российская эмиграция в Константинополе в начале 1920-х годов: (численность, материальное положение, репатриация) // Отечественная история. — 1993. — № 5. — С. 77.

8. Грановитов В. Без хлеба // Крымский Вестник. — 1920. — 10 (23) янв.

9. Сергеев Л. Экономические наброски // Крымская Мысль. — 1920. — 14 февр.

10. Крымский Вестник. — 1920. — 22 янв. (4 февр.).

11. Там же. — 5 (18) февр.

12. Грановитов В. Усердие не по разуму // Там же. — 6 (19) марта.

13. Врангель П.Н. Указ. соч. — Ч. I. — С. 512—513.

14. Оболенский В.А. Крым при Деникине. — С. 192.

15. Вечернее Слово (Севастополь). — 1920. — 14 янв.

16. Хроника революционных событий в Крыму, 1917—1920 гг. / сост. И.П. Кондратов, В.А. Широков. — Симферополь, 1969. — С. 147—148.

17. Борьба за Советскую власть в Крыму: документы и материалы. — Том II. — С. 228—229.; Макаров П.В. В двух схватках. — Симферополь, 1956. — С. 51—68; Макаров П.В. Адъютант его превосходительства. Кто он? — [М.], 1992. — С. 45—50.

18. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 53. — Л. 90; Крымский Вестник. — 1920. — 24 (7) мая; Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Мусульманское бюро и его судьба // Историческое наследие Крыма. — 2003. — № 1. — С. 84—88.

19. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 53. — Л. 102—103.

20. Крымский Вестник. — 1920. — 29 янв. (11 февр.), 23 февр. (7 марта).

21. Слащов-Крымский Я.А. Указ. соч. — С. 58.

22. Деникин А.И. Очерки русской смуты: Вооруженные силы юга России. Заключительный период борьбы. Январь 1919 — март 1920. — С. 406.

23. Шафир Я. Орловщина // Антанта и Врангель: сб. статьей. — М.; Пг., 1923. — Вып. 1. — С. 127.

24. Слащов-Крымский Я.А. Указ. соч. — С. 58.

25. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1388. — Л. 73; Д. 1345. — Л. 71; Д. 1343. — Л. 10.

26. Слащов-Крымский Я.А. Указ. соч. — С. 58.

27. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1388. — Л. 321 об. — 322.

28. Крымский Вестник. — 1920. — 25 янв. (7 февр.); 29 янв. (11 февр.).

29. Слащов-Крымский Я.А. Указ. соч. — С. 59.

30. Шафир Я. Указ. соч. — С. 134.

31. Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. — Ч. II. — С. 218—219, 296.

32. Крымская Мысль. — 1920. — 12 февр.

33. Там же. — 1920. — 21 февр.

34. Слащов-Крымский Я. А. Указ. соч. — С. 69—70.

35. Оболенский В.А. Крым при Деникине. — С. 185.

36. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1388. — Л. 279.

37. Там же. — Л. 73—74, 88 об.

38. Амельдингер В.В. Орловщина. Крым 1920 г. — Лос-Анджелес, 1966. — С. 46. (отдельн. оттиск из журн. «Вестник Первопоходника»).

39. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1345. — Л. 64, 67, 70, 73 об.

40. Накатов И. От слова к делу // Крымский Вестник. — 1920. — 14 (27) февр.

41. Там же. — 13 (26) февр.

42. Оболенский В.А. Крым при Деникине. — С. 194.

43. Крымская Мысль. — 1920. — 5 февр.

44. Архив русской революции. — Т. IV. — С. 251. (Репр.).

45. Оболенский В.А. Крым при Деникине. — С. 188—189.

46. Крымский Вестник. — 1920. — 21 февр. (5 марта).

47. Там же. — 1920. — 19 февр. (3 марта).

48. Оболенский В.А. Крым при Деникине. — С. 189—191.

49. Крымский Вестник. — 1920. — 23 февр. (7 марта).

50. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 53. — Л. 47.

51. Крымский Вестник. — 1920. — 13 (26) марта.

52. Слащов Я.А. Указ. соч. — С. 77—78.

53. Крымский Вестник. — 1920. — 13 (26) марта.

54. Хроника революционных событий в Крыму 1917—1920 гг. — С. 149—151.

55. Цит. по: Врангель П.Н. Указ. соч. — Ч. I. — С. 531—532.

56. Врангель П.Н. Воспоминания. Южный фронт (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.). — М., 1992. — Ч. II — С. 18.

57. Там же. — С. 17.


 
 
Яндекс.Метрика © 2024 «Крымовед — путеводитель по Крыму». Главная О проекте Карта сайта Обратная связь