Глава 5. Социальные связи

Пожалуй, особой сферой русско-крымских отношений являются социальные связи, прежде всего переход на службу к великим князьям московским и государям всея Руси выходцев из Крымского ханства, царевичей, князей и уланов, которые вливались в той или иной форме в состав господствующего сословия страны, участвовали в ее обороне, получая за это возмещение в разных видах. Это явление следует рассматривать особо потому, что ликвидация Большой Орды и ее остатков, династические распри в самом Крыму сопровождались вымыванием части господствующего сословия и вхождением ее в привилегированное сословие соседних государств, в том числе и Русского. В сношениях Руси с другими странами Европы аналогичные тенденции присутствовали и в области русско-литовских отношений¹. Однако, при некотором сходстве, в целом эти явления мало сопоставимы. В последнем случае речь шла о переходе лиц близких или даже общей этнической принадлежности, сохранивших древнее этническое наименование «руси», в состав государства, рассматривавшего себя преемником колыбели русской государственности — Древней или Киевской Руси, о переходе из княжества, конфессиональная терпимость которого до 1498 г. являлась одной из его главных черт, при том, что большая часть населения ВКЛ исповедовала православие, как и явное большинство населения Русского государства².

В случае с Крымом и другими ханствами и ордами рассматриваемое явление приобретало совершенно иную окраску. В Русское государство приезжали лица иной национальности, иного вероисповедания, иной культурной традиции. Мусульмане, по преимуществу тюркского происхождения, привыкшие к иным способам эксплуатации зависимого населения, находившие иные источники доходов, нежели политическая и социальная элита Московского и других княжеств Северо-Восточной Руси, были здесь в большей степени инородным телом, нежели выходцы из ВКЛ. Имелись и другие черты различия в положении выезжих крымцев-выходцев из ВКЛ. Последние (как правило, знать этого княжества) переходили на службу в Русское государство со своими собственными вотчинами, родовыми землями, которые оставались их собственностью, с которой они получали прежние доходы. Поэтому для них вопрос о материальном обеспечении в Русском государстве стоял в меньшей степени, нежели в случае перехода крымской знати. Пожалуй, наиболее близкой к положению выезжих крымцев была ситуация служилых людей, вотчины которых оставались за пределами Русского государства, в первую очередь Глинских³. Внедрение крымско-ордынской знати сопровождалось новым налоговым гнетом на коренное население их нового местопребывания. Поэтому вопросы перехода на Русь представителей крымской и ордынской знати вызывали необходимость строгой регламентации прав и обязанностей выходцев изо всех орд и ханств, в том числе и Крымского. Положение ордынцев и крымцев в пределах княжества всея Руси было, по-видимому, сходным, поэтому считаем возможным привлечь цикл документов 1508 г. относительно «царя» Абдул-Латифа для характеристики положения крымских выходцев.

Борьба за власть в Крыму в 60—70-е гг. выбросила за границы этого ханства двух претендентов на крымский престол — Хайдера и Нур-Даулета, а вместе с ними и ту часть крымской знати, которая на том или ином этапе поддерживала их. Потеряв надежду на возможность продвижения по иерархической лестнице, не выдержав хитросплетений мятежей и усобиц в Крыму, они охотно устремились на Русь, известную своим гостеприимством по отношению к несостоявшимся претендентам на престол в Золотой Орде.

Условия появления крымских царевичей на Руси в конце XV в. отличались от тех, что предлагал в 1438 г. ордынский хан Махмуд. Его послы — зять и, вероятно, калга Елбердей и дараги князья Усеин Сараев и Сеун-хозя на «зговорке» с русскими послами Василием Ивановичем Собакиным и Андреем Федоровичем Голтяевым предложили: «Царево слово к вам: даю вам сына своего Мамутека, а князи своих детей дают в закладе на том: даст ми Бог, буду на царстве, дотоле ми земли Руские стеречи, а по выходы не посылати, ни по иное ни по что»⁴. Уже в 1438 г. взаимность в обмене заложниками отсутствовала. Ни московский князь, ни государь всея Руси в XV в. не отправляли своих сыновей заложниками — «в заклад» ни в Орду, ни в Крым. Кроме того, крымские царевичи находились в Русском государстве в качестве гарантов мира и ненападения ханского войска на Русь, но без условия невзимания «выхода», уже отчасти являвшегося пережитком в то время. Разумеется, все правовые международные нормы в условиях русско-крымских отношений далеко не всегда выполнялись в действительности, однако сам факт их существования был показателем зримых перемен в международных отношениях на крайнем востоке и юго-востоке Европы.

Первым в 1474 г. попросился в Москву Джанибек, но Иван III отказал «недругу» Менгли-Гирея, вероятно, племяннику хана Большой Орды Ахмата⁵. Однако в марте 1475 г. великий князь по просьбе Менгли-Гирея послал «в Орду про него отведати», но безрезультатно. Лишь осенью 1477 г. тот попросил «опочива» в Москве. Наконец, в 1479 г. Ивану III удалось исполнить желание крымского хана. Великий князь его «взял... и вперед есми хотел его у себя держати твоего для дела»⁶. Однако удалось ли Джанибеку преуспеть на Руси, сведений нет.

Иван III представлял дело приглашения Нур-Даулета и Хайдера как инициативу Менгли-Гирея, который просил забрать их у его недруга короля; Казимир де «взял их к собе и держал их в своей земле в Киеве, а на твое (Менгли-Гирея. — А.Х.) лихо». Иван III подчеркивал, что ради дружбы с крымским ханом он «чинит... истому своей земле и своим людям», великому князю московскому «корысти с них мало»⁷. Менгли-Гирей некоторое время колебался, оставлять ли старшего брата на Руси или вызвать к себе. В соответствии с этим Иван III то якобы отпускал его, то «осадил» у себя, «истому своей земли чинит тобя деля». В 1482 г. Нур-Даулет имел право непосредственных сношений с Менгли-Гиреем; вместе с послами Ивана III в мае 1482 г. были отпущены в Крым и люди Нур-Даулета⁸. В 1483 г. — начале 1484 г. он сам собрался в Крым, но великий князь «унял его»⁹. В 1489 г. Менгли-Гирей выдвинул проект переезда Нур-Даулета в Крым. При этом он просил Ивана III «привести» своего старшего брата к «правде» и «укрепити, как бы он... царства не хотел». Иван III весьма резонно возражал: «Пригоже ли брату твоему Нурдовлату царю у тебя быть? Ино тебе ведомо из старины, от отцов и от дед ваших: на одном юрте два осподаря бывали ли? А где и бывали... ино которое добро меж их было?». Иван III объяснял крымскому хану, что «правда», данная ему на Руси, не сможет воспрепятствовать стремлению Нур-Даулета вернуть себе власть в Крыму («ему под тобою царства не хотети»), напоминал ему о годах царствования Нур-Даулета в Крыму после смерти Хаджи-Гирея, предупреждал его о возможной привязанности к старшему сыну Хаджи-Гирея людей, которые служат нынешнему хану. «Ино почему ведати, у всех ли у твоих людей одна мысль, все ли тобя хотят на твоем осподарьстве, или которые захотят брата твоего Нурдовлата царя на том юрте?»¹⁰, — вопрошал он. И посеял сомнения в душе крымского хана — Менгли-Гирей навсегда оставил идею приглашения Нур-Даулета в Крым¹¹. В начале 90-х гг. брат Менгли-Гирея заболел, а к 1502 г. его болезнь «пушше доспелася»¹².

Что принуждало великого князя московского приглашать на службу крымцев? Прежде всего соображения политическо-династического характера — ханские родственники были вероятными претендентами на ханский престол, а в соответствии с этим могли рассматриваться как возможное орудие активной внешней политики великого князя московского и всея Руси, который стремился иметь особые рычаги давления на крымского хана; претендент на ханский трон мог сделать хана сговорчивее. Были и другие мотивы — желание великого князя обеспечить себя более верными слугами, чем соотечественники, уважение к их высокому аристократическому положению на родине. Москва настолько нуждалась в воинах, что активно привлекала любые воинские соединения¹³.

Если соображения политико-династического порядка выступали на первый план в отношениях с родственниками казанских ханов, в частности, сыновьями Ибрагима (Алегамом, Малек-даиром и Кудайкулом-Петром от царицы Фатимы, и Мухаммед-Эмином и Абдул-Латифом от царицы Нур-Салтан), то в отношениях с крымскими царями и царевичами в конце XV — первые годы XVI вв. несомненно преобладали военные интересы. Возможно, для казанско-русских отношений политико-династические соображения вообще были самыми главными. Недаром борьба за Казань в 20-е годы XVI в.¹⁴ сопровождалась возвышением сыновей Мелех-Даира.

Примечания

1. Зимин А.А. Служилые князья в Русском государстве конца XV — первой трети XVI в. // Дворянство и крепостной строй России XVI—XVIII вв. Сб. статей, посвященный памяти Алексея Андреевича Новосельского. М., 1975. С. 28—56; Он же. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 122—153; Backus O.P. Motives of the West Russian Nobles in Deserting Lithuania for Moscow. 1377—1514. Lawrence. 1957.

2. Хорошкевич А.Л. О международных аспектах религиозной политики Великого княжества Литовского времени первого статута 1529 г. // Первый Литовский статут 1529 г. Материалы республиканской научной конференции, посвященной 450-летию Первого Статута. Вильнюс, 1980. С. 28—37; Ср.: Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 68—70.

3. ) Зимин А.А. Служилые князья. С. 28—56.

4. ПСРЛ. Т. 12. С. 24; Т. 26. С. 193; Т. 27. С. 106 и др.

5. Introduction // KCAMPT. P. 2—3.

6. Сб. РИО. Т. 41, № 2—4. С. 9, 14, 15. 23.III.1475, 5.IX.1477, 30.IV.1479.

7. Сб. РИО. Т. 41, № 5, 8. С. 17. До 16.IV.1480.

8. Там же, № 7, 8. С. 30—32. III.1484.

9. Там же, № 10. С. 38. III.1484.

10. Там же, № 21. С. 76.

11. Там же, № 22. С. 78. Х.1498.

12. Там же, № 87. С. 446. XI.1502.

13. Stökl G. Die Entstehung des Kosakentums in Russland. Wiesbaden. 1956. S. 72.

14. См. работы С.О. Шмидта, Э. Киннана и Я. Пеленского, посвященные присоединению Казани.