Столица: Симферополь
Крупнейшие города: Севастополь, Симферополь, Керчь, Евпатория, Ялта
Территория: 26,2 тыс. км2
Население: 1 977 000 (2005)
Крымовед
Путеводитель по Крыму
История Крыма
Въезд и транспорт
Курортные регионы
Пляжи Крыма
Аквапарки
Достопримечательности
Крым среди чудес Украины
Крымская кухня
Виноделие Крыма
Крым запечатлённый...
Вебкамеры и панорамы Карты и схемы Библиотека Ссылки Статьи
Интересные факты о Крыме:

В Крыму действует более трех десятков музеев. В числе прочих — единственный в мире музей маринистского искусства — Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского.

Главная страница » Библиотека » В.М. Зубарь, Ю.В. Павленко. «Херсонес Таврический и распространение христианства на Руси»

1. Сторонники и противники христианства на Руси

Какие же силы на Руси были проводниками христианского мировоззрения и какие противились его проникновению и распределению? Отвечая на этот вопрос, мы должны не только использовать имеющиеся в распоряжении историков и археологов фактические данные, проливающие свет на отдельные моменты длительного процесса утверждения христианства на Руси. Необходимо исходить также из общетеоретического, социологического понимания расстановки и борьбы сословно-классовых групп и прослоек в древнерусском, раннефеодальном обществе. Вопрос может быть сформулирован так: кому было выгодно принятие монотеистической религии и чьи интересы такая акция ущемляла?

Традиционный ответ на этот вопрос общеизвестен: христианство было выгодно господствующим классам, а значит, его принятие в качестве официальной идеологии укрепляло власть эксплуататоров над эксплуатируемыми. Однако ограничиваться этим означало бы упрощать проблему. Остановимся лишь на нескольких моментах.

Во-первых, в среде господствующего класса древнерусского общества эпохи перехода к монотеизму принятию христианства противились мощные и влиятельные группировки как в столице, так и в отдаленных племенных центрах. Параллельно наиболее развитые и для уровня своей эпохи культурные, широкомыслящие слои трудового народа — Торгово-ремесленный люд киевского посада — оказались достаточно восприимчивы к новой религии.

Во-вторых, христианство, освящая своим авторитетом укрепление новых раннефеодальных отношений, вместе с тем способствовало смягчению самих форм отношений между господами и рабами-холопами, особенно иноплеменными, которых, согласно языческим представлениям, можно было вообще не считать за людей, приносить в жертвы или просто убивать. Не малой была, очевидно, и роль христианства в сокращении (вплоть до полного прекращения) древнерусской работорговли, приобретавшей, как о том можно судить по мусульманским, а отчасти и по византийским источникам, в IX—X вв. внушительные масштабы. Торговцы-русы ежегодно поставляли на невольничьи рынки Востока сотни и тысячи захваченных или полученных в виде дани людей, большую часть которых составляли славяне из других, более слабых племен. Христианство же, проповедуя равенство перед богом безотносительно к национальности и социальному статусу, укрепляя раннефеодальную систему в целом, вместе с тем (и в конечном счете на благо последней) в какой-то мере препятствовало проявлению жестокости в обращении между людьми.

В-третьих, создание и расширение влияния единой в масштабах всей Киевской Руси церковной организации, выступавшей в целом по византийскому образцу идеологическим органом проведения политики столичных властей, объективно способствовало централизации и консолидации восточнославянских групп в рамках единого государственного организма, что, бесспорно, имело прогрессивный характер. В рамках последнего легче было защищать границы от набегов кочевников, развивать торговые связи и межрегиональное разделение труда, распространять грамотность и книжные знания, воспринимаемые образованными кругами Киева из передовой для эпохи раннего средневековья византийско-болгарской культуры, неотделимой от христианского мировоззрения. А это, естественно, было на благо не только представителя?»! господствующего класса, но и широких кругов народных, особенно городских масс. Религиозно-церковное единство сыграло свою роль и в сохранении в эпоху феодальной раздробленности и последующих времен татаро-монгольского ига идеи единства православной Руси — Земли Русской, и формирующихся на ее территории трех народностей: русской, украинской и белорусской.

Принятие христианства конечно способствовало развитию феодальных отношений и укреплению Древнерусского государства. Однако в исторической перспективе этот процесс безусловно был прогрессивным, выводящим восточнославянское общество раннего средневековья на новую ступень социально-экономического и культурного развития.

Причины распространения христианства среди восточнославянских племен, в первую очередь на территории наиболее тесно связанного с Причерноморьем Среднего Поднепровья, обусловлены характером происходивших на Руси глобальных общественных перемен в ходе становления и развития феодальных социально-экономических структур, утверждения прочной государственной власти и формирования городских центров. Старые языческие представления уже не отвечали духовным запросам раннефеодальной эпохи. В основе своей, несмотря на выделение культа дружинного Перуна и торгово-посадского Велеса, они ориентировались на быт патриархальных деревень, едва знакомых с элементарными формами социально-имущественного неравенства, всецело связанным с тысячелетиями отшлифованным циклом сельскохозяйственных работ и соответствующими ему повседневными обрядами и ритуалами. Представления о мире этих людей, за исключением, конечно, тех, кто отправлялся в далекие походы или занимался заморской торговлей, обычно ограничивались традициями собственных родов и деревень, а кругозор не выходил за рамки общинных территорий.

Вместе с тем сложение военно-феодального сословия князей и их дружинников, появление городских торгово-ремесленных слоев ставили новые не только социально-экономические и административно-политические, но и идеологические задачи, к решению которых традиционное язычество было неподготовлено.

Во-первых, требовалось религиозное обоснование и оправдание системы господства и подчинения, приобретающей все более наследственный, сословный характер.

Во-вторых, на всех уровнях социальной иерархии в эпоху становления и развития государственных форм организации и городских центров все более возрастало количество людей, оторванных от своих родов и общин, постепенно утрачивающих связь с патриархальными культами и нуждающихся в новых формах идеологического объяснения и обоснования правомерности своего жизненного пути.

В-третьих, в посадских кварталах и при княжеском дворе скапливалось все большее количество выходцев из иных этносов (аланы, варяги, вероятно, балты, возможно, тюрки и финно-угры, летописная «чудь»). Оказавшись в инокультной среде, они отходили от своих старых религиозно-мифологических воззрений, но вместе с тем не могли стать искренними и убежденными адептами славяно-русских божеств, ничем не лучших, чем кумиры их собственных народов.

В-четвертых, в древнерусских городах все более частыми гостями становились последователи монотеистических учений — купцы и даже переселявшиеся в Киев ремесленники из христианского Причерноморья, в первую очередь торговцы вином, растительным маслом, соленой рыбой и дорогими тканями из Корсуни-Херсона, выходцы с Поволжья и Прикаспия — хазарские иудеи и мусульмане, как средне- и переднеазиатские, так и с начала X в. волжские булгары. Одновременно и купцы-русы активно утверждались на Черноморском и Каспийском рынках, знакомясь с идеями христианства, иудаизма и ислама. У восточнославянского язычества появлялась мощная идейная конкуренция, противопоставить которой зачастую было нечего.

И, наконец, в-пятых, по мере углубления классового антагонизма в самом древнерусском обществе, что наиболее рано и явственно начало происходить в городах, особенно в Киеве, увеличивалось число неполноправных клиентов или вовсе бесправных холопов. Языческие представления и суеверия уже не могли дать их сознанию решительно никакого утешения и обоснования личной трагедии в психологически приемлемых формах. С точки зрения язычества неудачи и страдания человека однозначно связываются как с его собственными недостатками, так и с антипатией или, как минимум, безразличию к нему высших сил. Христианство же в возвышенных тонах предлагало нравственное оправдание и даже возвеличивание страдания, провозглашая высшим подвигом стойкое, мужественное несение своего жизненного бремени каждым человеком в глазах всемогущего Бога. Пример безвинного страдальца Иисуса, воплощенного в юдоли скорбей божества, демонстрировал относительность и условность мирских благ, их эфемерность перед лицом смерти, загробного суда и вечной жизни. Эти воззрения могли распространяться в низах древнерусской столицы IX—X вв. в связи с тем, что среди рабов, холопов и челяди знатных русов какое-то число должны были составлять и иноземцы-христиане — выходцы из Крыма, Византии, Балкан и Подунавья, а возможно, и Кавказа, захваченные в походах или купленные у регулярно нападавших на эти земли кочевников Причерноморья.

Все эти процессы объективно вели к сложению двух отмеченных Б.А. Рыбаковым культур древнерусского общества: феодально-городской, открытой внешнему миру и активно усваивающей достижения более развитых соседних, главным образом уже христианских, народов, и патриархально-деревенской, упорно держащейся за свой традиционный быт, верования и культы.

В социальном смысле первая была представлена собственно военно-феодальным слоем, князем и служилой дружиной военно-административной прослойкой лиц. Будучи выходцами из самых различных общественных и даже этнических групп, они выдвинулись в первые эшелоны власти благодаря личным качествам и благорасположению со стороны правителя. Далее — «деловые круги» среднеднепровских городов, особенно столицы, — как связанные с государственной службой (низшие звенья аппарата городского управления, сборщики податей, торговые агенты двора и т. д.), так и представители торгово-ремесленного люда. Наконец, неполноправные и вовсе бесправные члены общества, славяне и неславяне, оказавшиеся в личной зависимости от представителей знатных боярских родов или при домах богатых посадских людей. Все эти общественные категории в силу своего образа жизнедеятельности оказались уже оторванными от родо-племенных культов и по широте взглядов поднимались над средним уровнем крестьянского язычества. Они же в первую очередь и были заинтересованы в развитии государственно-феодальных отношений, расширении торгово-экономических связей в рамках Восточной Европы и вне ее, в преодолении общинно-племенной замкнутости и расширении простора для личной инициативы. Отдельные представители этих общественных групп первыми на Руси начинали приобщаться к культурному богатству соседних христианских и мусульманских народов, опиравшихся на богатейшее духовное наследие стран античного мира и Древнего Востока.

Но параллельно в древнерусском обществе были и вплоть до конца I тыс. преобладали не только численно, но и по своему весу в системе государственной власти общественные силы и социальные слои, чье реальное бытие и классовые интересы вполне соответствовали патриархальному язычеству. Ведь оно освящало власть общинной родо-племенной знати на местах, было близким и родным крестьянским массам по всей Руси, особенно в лесной зоне, еще практически не затронутой новыми системами отношений и идейными влияниями, шедшими из Причерноморья главным образом через Херсон, а также из соседней Дунайской Болгарии. Степень социально-имущественного неравенства в сельских общинах и удаленных от Киева лесных «племенных княжениях» не была еще столь высока, чтобы воспрепятствовать общему выражению антипатии к новым идеологическим формам со стороны рядовых общинников и первенствующих среди них знатных родов, органически связанных с патриархальными культами и местными святилищами, поддерживающих и в определенной степени составляющих жреческое сословие. Тяготясь наложенными на них великим князем данями и повинностями, они потенциально составляли главную оппозиционную по отношению к установлению новых форм общественной организации силу, склонную к сепаратизму и неповиновению столичной администрации. На эту старейшинско-жреческую прослойку, имевшую абсолютное влияние на крестьянские массы, и опирались как вассальные по отношению к киевскому правителю племенные княжеские династии на местах, так и могущественная, противившаяся самовластным устремлениям великого князя и его приближенных, аристократическая прослойка в самой столице Руси.

На многочисленных материалах исторически и этнографически изученных раннеклассовых обществ установлено, что на стадии вызревания и утверждения архаических политических систем между двумя группировками формирующегося класса эксплуататоров как правило возникает противостояние, борьба за власть и контроль над общественными ресурсами. Первая из этих групп — старая родоплеменная верхушка, связанная с местными общинными культами и через систему все еще значительных кровнородственных связей осуществляющая руководство жизнедеятельностью своих общин и племен. Вторая представлена военно-административной прослойкой, как правило безродных, но энергичных и не в столь сильной степени приверженных традиционным воззрениям проводников государственной политики.

В зависимости от конкретных исторических обстоятельств правители, опирающиеся на слой служилой знати, вынуждены в своей реальной деятельности ориентироваться на социальные интересы той или другой из этих групп. При медленном, постепенном перерастании сакрализованной власти вождей-жрецов в раннегосударственные формы управления, возглавляемые царями-первосвященниками, кланово-племенные формы управления могут удерживаться столетиями, а выделяющаяся военно-служилая прослойка долгое время играет второстепенную роль в общественной жизни. Такой, очевидно, была ситуация в праславянском обществе скифского времени. Однако при генезисе раннефеодальных структур в I тыс. н. э. решающую роль играли дружины военных вождей становящихся в перспективе князьями и королями раннесредневековой Европы. Естественно, что они опирались в первую очередь на своих боевых сподвижников. Однако при неразвитости структур территориально-административного управления эти вожди вынуждены были считаться и с инертной, но пользующейся авторитетом и реальной властью на местах прослойкой родо-племенных старейшин.

Учитывая такую расстановку социальных сил, нам будет гораздо легче разобраться в конкретном процессе идейно-политической борьбы на Руси в II—XI вв., органически связанном с проникновением и утверждением христианства. При этом, однако, следует оговориться, что общая тенденция прохристианской ориентации служилого слоя и посадского люда столицы при преданности язычеству родо-племенной знати и жречества в отдаленных местах далеко не означала, что каждый дружинник, купец или мастер были субъективно склонны к принятию христианства, тогда как тот или иной выходец из кругов родовой аристократии должен был быть стойким сторонником язычества. Нет ничего удивительного в том, что многим молодым воинам, поступавшим на службу к великому князю, христианские представления и идеалы были глубоко чуждыми. В то же время некоторые из занимавших высокие государственные посты родовитых бояр могли знакомиться с культурой соседних народов, и, разочаровываясь в идолопоклонстве, склонялись в пользу монотеизма.

Религиозное развитие нельзя понять без учета психологических моментов, определяющих субъективную склонность конкретных людей к тому или иному кругу идей. Многие из киевлян периода правления Ольги, сознательно принимавших в зрелые и преклонные годы христианство, должно быть, в молодости были всецело привержены идеалам силы и отваги, увлечены романтикой битв и одержимы жаждой военной добычи. Естественно, что тогда их кумиром был громовержец Перун.

Точно также далеко не все из ремесленников и торговцев киевского Подола или посадов Чернигова, Переяслава и Любеча, не говоря уже о новгородцах, смолянах или полочанах, готовы были по первому зову пойти за христианскими проповедниками. Многие из них преуспевали и под покровительством Велеса. Другие же, менее удачливые, могли опасаться, что, изменив «скотьему богу», они лишатся и того немногого, что имели. Нелегко было отказываться от воззрений, освященных авторитетом предков и грозных жрецов, признать кумиров своих отцов и дедов коварными бесами и вверить свою душу малопонятному иноземному божеству. Поэтому логично предположить, что многие горожане, увлекаясь христианской проповедью бессмертия и загробного справедливого суда, вместе с тем не порывали и с языческими культами, соблюдая традиционные ритуалы и в соответствующих ситуациях обращаясь с молитвами к богам предков или обожествленным предкам-прародителям.

Но самыми рьяными противниками христианства, как и любых других идейных новшеств, должны были быть жреческие круги. Имеющиеся фрагментарные сведения позволяют усматривать в них достаточно влиятельную общественную прослойку. Мусульманские авторы сообщают о том, что «царя русов» в Киеве окружают жрецы. Особую роль играла многочисленная прослойка волхвов, группировавшихся вокруг культа Велеса, — всевозможных гадателей и прорицателей, кудесников и знахарей, вероятно, мало отличимых в лесной зоне от шаманов финно-угорских народов. Владея тайнами народной медицины, используя психотропные средства и гипнотические приемы, такие люди во многих случаях действительно могли исцелять или давать подтверждавшиеся затем прогнозы относительно состояния здоровья, перемены погоды, перспектив получения урожая или опасности мора скота. С утверждением христианства они оказывались как бы «вне закона» и вынуждены были либо скрывать свой род занятий, либо уходить в глухие леса и пустоши. Понятно, что именно они были самыми активными, последовательными и непримиримыми врагами церкви и государства, вставшего на ее стороне с конца X в.

Определив состояние древнерусского язычества и позиции различных социальных групп в общественно-политической и идеологической борьбе, мы можем теперь приступить к рассмотрению истории противоборства язычества и христианства в Киеве и, шире, по всей Руси в II—XI вв.


 
 
Яндекс.Метрика © 2024 «Крымовед — путеводитель по Крыму». Главная О проекте Карта сайта Обратная связь